В стране золотой - [32]

— Ну, давай.

— Что думаю, то и говорю. Прятаться не умею.

— Правду он говорит, а, Коровин? — лукаво спросил Буря.

— От этой прямоты я за зиму вдоволь натерпелся, — огрызнулся Коровин.

— Ну, тогда сойдемся! — заключил Буря.

За беседой незаметно спустились в деревню, прошли улицей и оказались во дворе довольно большого дома с заколоченными накрест окнами; здесь уже распрягали лошадей.

Матвей был прав: никто не остался голоден, и для всех была приготовлена спокойная ночевка.

Когда Тарасов проснулся, было темно. Решил, что еще ночь, и, боясь потревожить остальных, долго лежал молча, перебирая в памяти последние дни — отъезд, колесный «шлепоход».

Особенно живо возник перед глазами матрос, что стоял на носу парохода с «наметкой» — длинным шестом для измерения глубины — и кричал на всю ширину иртышской долины, окаймленной крутыми склонами гор, сообщая о результатах измерений.

— Не-е-е ма-а-ячить!

— Во-о-о-сьем!

— Шеш половинном!

— Шетыре половинном!

— Под табак!

А когда пароход, уткнувшийся в мель, тряхнуло и матрос, потеряв равновесие, оказался в воде, то не растерялся и под хохот собравшихся на палубе людей, не меняя тона, закричал:

— По колен!

Потом вспомнилась «пристань Гусиная», путь через голые «сопки», донельзя пыльная дорога. Зыряновск. Снова дорога и наконец вчерашний день. Беседа с Матвеем-бурей.

Совсем рядом кто-то заговорил шепотом:

— Так вы же сами не велели.

. — Ничего! Хватит, а то прокиснет.

— После болезни да с дороги.

— Эх и даст же он нам, как узнает, что проспал до обеда.

— Ничего не даст.

Ослепил внезапно появившийся освещённый квадрат настежь открытой к солнцу двери. Тарасов увидел, что друзья, которых он боялся разбудить, давным-давно встали. Темнота была создана плотно закрытыми ставнями.

— Проснулся!? Ну вот, я же говорил, что он давно выспался. А вы тут «не троньте», «спит», «больной». Хватит ему болеть, натешился уже. Дольше будет валяться — изленится.

— Подожди. А кто же устроил, что я день за ночь принял?

— Ладно. Дело прошлое.

Через несколько минут, умывшись прямо на берегу реки ледяной кристально чистой водой и наскоро позавтракав, Тарасов занялся делами.

Почти сразу же за селом начинался район работы их геологической партии. Никаких других «опорных» баз они устраивать не собирались. Все лишнее или, точнее, не нужное в первые дни останется здесь. Грузы должны быть переупакованы, подобраны первоочередные, подготовлены вьюки. Многое надо было решить и в сельсовету.

Только поздним вечером участники экспедиции собрались в большом бревенчатом доме, за обедом, одновременно явившимся и ужином. Сюда же постепенно начали собираться гости. Это были только старики. Степенно входили они в горницу. Кланялись на все стороны. На предложение сесть к столу и разделить ужин отказывались, отвечая одним словом: «благодарствуйте». Усаживались на одну из лавок, по стенке, в отдалении от стола. Разглаживали бороды, обмениваясь между собой ничего не говорившими фразами.

Тарасов знал о том, что в алтайских деревнях еще сильны обычаи патриархальной общины. Часто целые деревни состоят из родственников и главой поселений является самый старший, «кряжистый» дед, слово которого — закон для всего населения деревни. В присутствии такого деда не только прямо выражать свое мнение, но и громко разговаривать считается неприличным. Михаил Федорович решил, что старики собрались, чтобы выслушать рассказ о предстоящих работах и посмотреть поближе на новых людей.

Ужин подошел к концу, когда двое еще относительно молодых людей ввели под руки невысокого, немного сгорбленного сухопарого старика с длинной желтовато-седой бородой. Все привстали. Сделали то же и сотрудники экспедиции. Старик поклонился присутствующим, отстранил сопровождающих, ответил кивком головы на приглашение Тарасова, прошел через горницу и сел рядом с ним в «красный угол». По-видимому, именно его прихода и ждали остальные гости, не начиная разговора.

— Ну, здравствуй, молодой! — не громко сказал старик.

— Здравствуйте. Может быть, чаю с нами вместе?

— Ну, что же. Для встречи. Раньше не пил. Теперь по возрасту другого не полагается.

Были поданы кружки. Но остальные гости по-прежнему отказывались, принять участие в трапезе.

Тарасов никак не мог сообразить, следует ли ему начать разговор, понимая, что от этой встречи будет зависеть многое — как отнесутся старики, так отнесется и все село. Он обратился с немым вопросом к Коровину, но тот смущенно смотрел в пол.

Помог сам старик.

— Ну, молодой, сказывай. Откуда. Зачем пришли. Только без утайки. От стариков секретов все равно не бывает. Чужих здесь нет. Кулаков порешили. А мы здесь— горцы алтайские. Железом деланные, медью кованные, свинцом литые, ветрами мытые, медведями обласканные. Полюбишься — усыним. Не полюбишься — мимо пройдем, а может, и выгоним. Раз на раз не приходится.

Все это было сказано спокойно, без рисовки, но с властностью, против которой нельзя было спорить.

Тарасов начал издалека. От полей гражданской войны и трудностей, с которыми встречалась Родина. Рассказал, какие и зачем нужны полезные ископаемые. О подготовке к полевым работам и о плане их.