В стране заоблачных вершин - [53]

В подмосковном городе Солнечногорске (расположен на автомобильной трассе Москва — Ленинград) находится механический завод, который изготовляет палатки, рюкзаки и другое спортивно-туристское оборудование. Этот завод получил заказ на изготовление специально для гималайской экспедиции палаток и рюкзаков. Они должны быть надежными в самых экстремальных условиях, а палатки, в частности, выдерживать мороз до минус 50 градусов и ветер до 60 метров в секунду. И при этом оставаться предельно легкими и простыми при установке. Лучшие образцы палаток для будущих покорителей Эвереста испытывались на прочность в… аэродинамической трубе.

Даже над созданием такого на первый взгляд простого предмета, как рюкзак, также пришлось основательно потрудиться. Кажется, собрали все имеющиеся в стране модели рюкзаков, не только отечественные, но и импортные. Отыскали эскизы и чертежи рюкзаков начала века. Пересмотрели даже рисунки «странников с котомками» — вдруг попадется что-нибудь интересное.

Все-таки образцом был признан «абалаковский» — современный рюкзак конструкции известного советского альпиниста Виталия Абалакова. Однако конструкция его рюкзака рассчитана на восхождение в обычных условиях, а тут предстояла экспедиция на Эверест, на вершину, намного превосходящую пики, на которые удавалось подниматься советским спортсменам. Рюкзак, с которым пойдут на Эверест, должен вмещать много специального оборудования помимо обычного. Так что «абалаковский» рюкзак пришлось перекраивать, и тут большую помощь оказал будущий восходитель на Эверест Сергей Ефимов, считающийся среди альпинистов «профессором» по части оборудования.

В весьма сложную экипировку альпинистов входит и так называемая «подвесная система» — сродни той, которой пользуются парашютисты. Эта специальная конструкция из нескольких ремней должна страховать восходителя при прохождении особенно опасных участков. Ремни «подвесной системы» также прошли специальные испытания на разрыв. Результат превзошел все ожидания: они лопнули лишь при нагрузке 3,5 тонны. Кстати, во время восхождения некоторые из наших альпинистов срывались на отвесных стенах и, естественно, добрым словом поминали создателей «системы». «Повисел» над пропастью и Эдуард Мысловский.

— В истории экспедиций в Гималаях не раз случалось, когда из-за «отказов» экипировки, из-за ее несовершенства не удавалось покорить вершину, — продолжал Мысловский. — У нас же не было ни одного случая возникновения проблем с экипировкой, сделанной советскими специалистами. Вся наша экипировка достойна всяческих похвал. Хотелось бы особо отметить кислородное оборудование. Оно, несомненно, превосходит лучшие зарубежные образцы. И не случайно многие альпинисты международного класса не только заинтересовались нашим кислородным оборудованием, но и взяли его «на вооружение». И это притом, что кислородным альпинистским оборудованием при восхождениях в Союзе мы никогда не пользовались.

Э. Мысловский отвечал за упаковку и учет снаряжения на завершающем этапе подготовки экспедиции. База экспедиции находилась в Крылатском, в подтрибунных помещениях велотрека. Туда свезли большое количество кислородных баллонов, километры веревки, разноцветные рюкзаки, палатки, и все это — около 14 тонн — затем паковалось в баулы и бочонки весом по 30 килограммов.

— Правда, настроение у меня в то время было отвратительное, — вспоминал Мысловский. — Врачи установили мне «потолок» в шесть тысяч метров. Они находили какие-то «отклонения», которые, однако, пропадали с увеличением высоты. Еще в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году на стене пика Коммунизма я, видно, перегрузил сердце, и у меня временами появлялась аритмия. Помню, в тысяча девятьсот семидесятом году врачи не пустили меня по этой причине на пик Победы, и даже была сделана соответствующая запись в моей медицинской карточке, но я… уехал в горы и сделал, пожалуй, самое трудное в смысле физической нагрузки — траверс пика Победы. Чувствовал себя нормально, а нагрузки действительно были большими. В результате я потерял в весе за время восхождения тринадцать килограммов. Вообще-то мой организм несколько своеобразно реагирует на высоту. Даже Анатолий Овчинников как-то заметил, что я чувствую себя внизу хуже, чем наверху: могу занять посредственное место на обычном кроссе, а во время подъема, начиная примерно с пяти тысяч метров, когда самочувствие других становится хуже, я чувствую себя лучше, чем они.

— Однако в барокамере, — продолжал Мысловский, — я внезапно полностью отключился. В общем, сильно всех напугал. Говорили, что даже дыхание у меня остановилось. Потерял сознание, но ненадолго и сам вышел из барокамеры. Меня тут же подхватили под руки и повели… — Мысловский невольно улыбнулся, — в реанимационное отделение. Уложили в постель, стали спрашивать о состоянии здоровья. Я чувствовал себя отлично. До сих пор не могу понять, что со мной произошло. Может, просто расслабился. До этого мой «потолок» в барокамере составлял десять с половиной тысяч метров. Из состава команды меня не исключили, но ограничение в шесть тысяч метров врачи категорически отказались снять. Я ходил сам не свой. Меня все время терзала мысль, что с таким «потолком» во время восхождения буду занимать чужое место. Ведь базовый лагерь экспедиции разбивается всего где-то на шестьсот метров ниже этого «потолка». В конце концов пошел к Евгению Игоревичу Тамму и рассказал обо всех своих сомнениях. Ответ был кратким: «Брось хандрить. Ты мне нужен, и больше этот вопрос поднимать не будем».