В стране монстров - [3]

Лаптев ощутил, что теряет вес. Не оттого, что худеет, а оттого, что сила земного тяготения перестает на него действовать. Он сделал какое-то судорожное движение… и медленно поплыл вверх. По крайней мере, туда, где был потолок с люстрой. Впрочем, уже через несколько секунд он перестал понимать, где верх, а где низ. Когда Толька доплыл до потолка и коснулся его вытянутыми руками, ему стало казаться, будто «верх» находится на одной боковой стене, а низ — на другой. Попытавшись перевернуться, Лаптев неловко дрыгнул ногой, и его стало вращать, как веретено. А когда он попробовал подтянуть колени к животу, чтобы остановить это вращение, его завертело, как акробата, делающего тройное или там четверное сальто. Кувыркаясь в воздухе, перепуганный Толька полетел к стене, стукнулся об нее босыми пятками и в полном отчаянии заорал:

— Мама-а!

То есть он хотел заорать. Вроде и рот открылся, и воздуха в груди было полно, и голосовые связки напряглись — а крика не получилось. Даже шепота. На какое-то время установилась мертвая тишина. А может, абсолютная или глухая — называйте как хотите.

Насчет «глухая» Толька тоже подумал. В том смысле, что это не тишина установилась, а просто он сам оглох. И снова заорал во всю глотку, надеясь, что родители проснутся, прибегут и выручат. Но и в этот раз Толька ничего не услышал, как и родители, должно быть. Потому что никто из них не проснулся и не прибежал его спасать. Зато от этого крика — в невесомости крик реактивную тягу создает! — Тольку еще сильнее закрутило и стало бросать от стены к стене, от потолка к полу и от двери к окну. Хорошо еще, что окно было плотно завешено шторами, а то бы Толька выбил стекла и вылетел на улицу. Совершенно ничего не понимая, Толька опять заорал — на сей раз уже чисто от отчаяния. Конечно, он и теперь не услышал собственного голоса, еще больше завертелся в воздухе и окончательно потерял понятие о том, где верх, где низ. У него закружилась голова, и вся комната поплыла перед глазами. Теперь Толька уже почти не видел отдельных предметов — все слилось в какую-то мутную кашу.

В этой расплывчатой и мельтешащей каше только экран монитора был различим, как четкий светящийся прямоугольник. Конечно, поскольку Тольку все время вертело и крутило, разглядеть, что творится на самом экране, он не мог, да и не пытался.

Однако еще через несколько секунд Толька заметил, что экран светится намного ярче, чем прежде, и теперь этот самый монитор стал похож на огромную прямоугольную фару, испускающую мощный световой луч, как у прожектора.

Эта световая полоса с каждой секундой расширялась и через какие-то мгновения превратилась в некое подобие поваленной набок пирамиды. Впрочем, поваленной пирамида могла показаться только человеку, который сумел бы различить, где в этой комнате пол, потолок и стены. А Толька этого различить уже не мог, потому что чем ярче разгорались экран и высвеченная им «пирамида», тем непрогляднее становилось все то пространство, что находилось за пределами этой самой «пирамиды». Создавалось впечатление, будто комната вообще исчезла и вне «пирамиды» начинается какая-то космическая пустота.

Но и это было еще не все. Грани «пирамиды», первоначально состоявшие из света, начали непостижимым образом уплотняться! Если вначале Толька, беспорядочно болтавшийся туда-сюда в состоянии невесомости, свободно пролетал сквозь них, то в один прекрасный момент оказалось, что, очутившись внутри «пирамиды», вылететь из нее он уже не может. Световые грани стали твердыми и непроницаемыми, будто были сделаны из прочного бронестекла.

Еще несколько секунд Толька кувыркался внутри «пирамиды» не чуя, где верх, где низ, наталкиваясь на косые стенки и отлетая от них в разных направлениях. Но тут обнаружилось, что «пирамида» стала стремительно уменьшаться в размерах, как бы втягиваясь обратно в экран монитора и унося с собой Тольку!

На какое-то мгновение Лаптев почувствовал, что сила тяжести вернулась, и теперь низ с верхом уже не перепутаешь. «Низ» определенно находится там, где ослепительно, почти как солнце, светил экран. И Толька с неимоверной быстротой падал туда вниз головой.

— А-а-а! — заорал он, в ужасе от мысли, что вот-вот разобьется или сгорит, но опять же ничего не услышал. Возможно, потому, что от страха потерял сознание.

Глава III РОБИНЗОН ЗАСТАВКИН

Толька очнулся от яркого света, который глаза ощущали даже через закрытые веки. В первый момент ему почудилось, будто на его крик все-таки прибежали родители, включили лампу, и наваждение кончилось. Однако когда он открыл глаза, то тут же их зажмурил, совершенно обалдев от увиденного. Более того, на несколько секунд ему показалось, будто он вообще с ума сошел.

Потом, правда, Толька еще раз открыл глаза, еще раз закрыл, поморгал ими как следует, ущипнул себя за локоть и пришел к выводу, что с ума, кажется, не сошел.

Ничего особо страшного, вообще-то, его глаза не увидели. Напротив, при других обстоятельствах ему бы такая картина показалась очень приятной.

Он сидел на теплом, хорошо прогретом жарким солнцем песке, в двух шагах от голубого, сверкающего золотистыми бликами моря, которое неторопливо накатывало на берег невысокие, ленивые волны. А по морю шел белый пароход, по-видимому направляясь к берегу. Красота!