В стране драконов - [19]

Иногда после особенно ужасного скандала мама пулей вылетала из комнаты, но однажды вечером папа усадил меня в машину и поехал прочь. Я сидел и гадал, вернемся ли мы когда-нибудь домой, и меня переполняло чувство вины из-за того, что я делаю со своей семьей. Это я был виноват в том, что происходит с ними. Если бы я умер, всем было бы лучше. В конечном счете мы, разумеется, поехали домой, и привычное каменное молчание, которое всегда следовало за скандалами, вновь сгустилось вокруг нас.

Но была одна ссора, которую я никогда не забуду, потому что после того, как папа вылетел за дверь, мама опустилась на пол и разрыдалась. Она заламывала руки, стенала, и я чувствовал, как скорбь льется из нее потоком: она была такой одинокой, такой растерянной и отчаявшейся. Как я жалел о том, что не могу утешить ее, встать со своей коляски, оставив позади эту пустую раковину тела, которая причиняет столько боли!

Мама обернулась ко мне. Ее глаза были полны слез.

– Ты должен умереть, – проговорила она медленно, глядя на меня. – Ты обязан умереть.

Весь остальной мир показался мне таким далеким, когда она произнесла эти слова, и я пустым взглядом глядел на нее, а потом она встала и оставила меня в безмолвной комнате. Я хотел сделать то, о чем она просила меня в тот день. Я жаждал уйти из жизни, потому что слышать эти слова было выше моих сил.

Время шло, и я постепенно научился понимать отчаяние матери, потому что, пока я сидел в стационаре и слушал разговоры других родителей, я понял, что многие другие испытывают такие же муки, как она. Мало-помалу до меня стало доходить, почему моей матери так тяжело жить со столь жестокой пародией на некогда здорового ребенка, которого она так любила. Всякий раз, как она смотрела на меня, она видела лишь призрачного мальчика, который остался от ее сына.

Моя мать была далеко не одинока в этих чувствах, погружавших ее во тьму и отчаяние. Через пару лет, после того как она заговорила со мной той ночью, в наш стационар начали привозить малыша по имени Марк. У него были такие серьезные трудности в развитии, что его приходилось кормить через трубку, он не издавал ни звука, и никто не ждал, что он проживет долго. Я никогда не видел его, потому что его укладывали на матрац, где он лежал весь день, но я его слышал. Я слышал и его мать, хотя обычно лежал на полу, когда она входила в комнату вместе с Марком, и стал узнавать ее голос. Так я подслушал ее разговор с Риной однажды утром.

– Каждое утро бывает мгновение, когда я просыпаюсь – и не помню об этом, – говорила мать Марка. – Я чувствую внутри такую легкость, такую свободу. А потом реальность вновь наваливается на меня всей сокрушительной тяжестью, и я думаю о Марке – еще день, еще неделю, и гадаю, страдает ли он и как долго он проживет. Но я не сразу встаю с постели, чтобы подойти к нему. Я лежу, не двигаясь, глядя на свет, струящийся через окно, на занавески, которые раздувает ветер, и каждое утро понимаю, что мне приходится набраться храбрости, чтобы пойти и заглянуть в колыбель моего собственного сына.

Мать Марка больше не боролась с судьбой. Она смирилась с неизбежностью смерти своего сына и теперь каждое утро ждала ее прихода, не зная, что будет чувствовать, когда она придет. Ни эта женщина, ни моя мать не были чудовищами – они просто боялись. Я давно научился прощать маме ее ошибки. Но когда я смотрю на нее сейчас, на ее брови, сосредоточенно нахмуренные, когда она усиленно старается понять, какой цвет я хочу добавить в решетку, я задумываюсь о том, простила ли она саму себя. Надеюсь, что простила.

14: Другие миры

Когда мне необходимо было забыться, я всегда мог стать свободным. Какое бы отчаяние я ни ощущал, всегда существовало одно место, где я мог раствориться, – мое воображение. В нем я мог быть кем хочу.

Однажды я был мальчиком-пиратом, пробравшимся на вражеское судно, чтобы выкрасть назад золото, похищенное у моего отца. Я слышал хохот, взбираясь по веревочной лестнице на судно и бесшумно спрыгивая на деревянную палубу.

Высоко надо мной в «вороньем гнезде» сидел пират-впередсмотрящий, который оглядывал море в подзорную трубу: он не знал, что враг крадется по палубе судна прямо у него под носом.

На другом конце палубы я видел толпу пиратов, скучившихся вместе. Они склонялись над картой, передавали по кругу бутылку рома и хохотали, придумывая, на какой корабль они нападут следующим, чье золото они украдут на сей раз.

Я лизнул палец и поднял его над головой, чтобы определить, откуда дует ветер. Мне надо было убедиться, что пираты не учуют меня, поскольку они связывали своих пленников по рукам и ногам и оставляли их на палубе до тех пор, пока морские птицы не выклюют глаза, а затем заставляли «пройтись по доске». Упав на палубу, я пополз по-пластунски, бесшумно скользя вперед, зная, что, если понадобится, моя верная абордажная сабля – у меня на боку. Я был готов снести голову любому пирату, который подберется ко мне близко, но все они были слишком заняты своей картой, чтобы заметить меня. Без единого звука я взобрался по трапу на корабль. Я должен был найти каюту короля пиратов, где хранилось золото моего отца.