Слуцкого», но воздержусь от этого. Хотя бы потому, что понимаю, но не разделяю мнения его бывшего первого ученика Станислава Куняева, что «поэты умирают тогда, когда умирает их время… Он умер вовремя». Этот тезис слишком литературный, чтобы быть верным.
К тому же не только великими крепится дух. Дельвиг, и Вагинов, и Катенин, да та же мало кому известная идиллик Татьяна Ефименко, — имена могут быть разные, — они остались не только в истории литературы, но живут и в нашем (моем) сознании — кто стихами, кто интонацией, кто легендой. Напиться ведь можно и из ручья или небольшой речки, там и вода чище, и даже ловчей, чем из великой или взятой в гранит. «Поэт-монументалист» Слуцкий, по замечанию Николая Силиса, «и знакомства поддерживал с поэтами-монументалистами. Леонид Мартынов, Эдуардас Межелайтис — эти и многие другие для него были отмечены печатью вечности». Суждение забавное, а дальше — взгляд профессионала: «Он и стихи свои читал монументально, размеренно ударяя по каждому слову так, будто забивал сваи деревянной „бабой“». И все-таки, извиняюсь за банальность, выражать время можно по-разному, да это и не главная забота поэта. Смею думать, даже гражданского. Не потеряться бы за монументами! Слава Богу, Слуцкому достало интуиции и ума, иначе говоря, таланта не только для злобы дня, но и для прорыва — сквозь злобу дня — в экзистенциальное. Туда, где и обитает настоящая лирика. В этой области он сделал приблизительно то же, что Шаламов в лагерной прозе. А то, что он скверно прочитан, не его вина.
И еще я думаю иногда: а что бы Слуцкий сказал, доживи до опыта российской свободы? Не говорю уж — написал?..
