В советское время, 1917–1995 - [11]

Еврейская энциклопедия отмечает «резкое усиление политической активности еврейства, заметное даже на фоне бурного общественного подъёма, охватившего Россию после февраля 1917»[35].

Сам я, много лет работая над «февральской» прессой и воспоминаниями современников Февраля, не мог бы это «резкое усиление», этот ветровой напор не заметить. В тех материалах, от самых разных свидетелей и участников событий, еврейские имена многочисленны, а еврейская тема настойчива, многозвучна. По воспоминаниям Родзянко, градоначальника Балка, генерала Глобачёва и многих других – с первых дней революции в глуби Таврического дворца бросалось в глаза число евреев – членов комендатуры, опрашивающих комиссий, торговцев брошюрами. Вот и расположенный к евреям В.Д. Набоков писал: 2-го марта у входа в Таврический сквер перед зданием Думы «происходила невероятная давка, раздавались крики; у входных ворот какие-то молодые люди еврейского типа опрашивали проходивших»[36]. По Балку же, толпа, громившая «Асторию» в ночь на 28 февраля, состояла из – «вооружённых… солдат, матросов и евреев»[37]. Я допускаю тут и позднюю эмигрантскую раздражительность – мол, «всё – евреи закрутили». – Но и посторонний наблюдатель, методистский пастор д-р Саймонс, американец, к тому времени 10 лет проживший в Петрограде и хорошо его знавший, отвечал в 1919 комиссии американского Сената: «Вскоре после мартовской революции 1917 г. повсюду [в Петрограде] были видны группы евреев, стоявших на скамьях, ящиках из-под мыла и т.д. и ораторствовавших… Существовало ограничение права жительства евреев в Петрограде; но после революции они слетелись целыми стаями, и большинство агитаторов оказывалось евреями… [это были] вероотступники-евреи»[38]. – Приехал в Кронштадт за несколько дней до кровавой расправы над 60 офицерами (по заготовленным спискам) и стал инициатором и председателем кронштадтского «Комитета революционного движения» – «студент Ханох». (Приказ комитетов: всех до одного офицеров арестовать и судить. «Ложная информация заботливо пускалась кем-то» и вызывала расправы сперва в Кронштадте, затем в Свеаборге, при «полной неопределённости положения, при котором любой вымысел казался реальным фактом»)[39]. Дальше кронштадтскую кровавую эстафету перенял ещё не доучившийся психоневролог «доктор Рошаль». (С.Г. Рошаль после Октябрьского переворота – комендант Гатчины, в ноябре назначен комиссаром всего Румынского фронта, где убит по прибытии[40]). – Создана революционная милиция Васильевского острова, от её имени гласят Соломон и Каплун (будущий кровавый подручный Зиновьева). – Петроградская адвокатура создаёт специальную «комиссию для проверки правильности задержания лиц, арестованных во время революции» (таких были тысячи в Петрограде), то есть бессудно решать судьбу их, и всех бывших жандармов и полицейских, – возглавляет её присяжный поверенный Гольдштейн. – Однако и неповторимый рассказ унтера Тимофея Кирпичникова, с которого и покатилась уличная революция, записал в марте же 1917 и сохранил нам – любознательный к истории Яков Маркович Фишман. (Я с признательностью полагался в «Красном Колесе» на эту запись.)

И вот, итожит Еврейская энциклопедия, «евреи впервые в истории России заняли высокие посты в центральной и местной администрации»[41].

На самых верхах, в Исполнительном Комитете Совета рабочих и солдатских депутатов, незримо управлявшего страной в те месяцы, отличились два его лидера, Нахамкис-Стеклов и Гиммер-Суханов: в ночь с 1 на 2 марта продиктовали самодовольно-слепому Временному правительству программу, заранее уничтожающую его власть на весь срок его существования.

Размыслительный Г.А. Ландау объясняет примыкание евреев к революции – законом захватно-общим: «Несчастие России – и несчастие русского еврейства – заключалось в том, что результаты первой революции ещё не были переварены, не улеглись в новый строй, не выросло ещё новое поколение, – как стряслась великая и непосильная война. И когда наступил час развала, он застал поколение, с самого его начала бывшее в некотором смысле отработанным паром прежней революции, застал инерцию уже изжитой духовности, без органической связи с моментом, а прикованным духовной косностью к десятилетие назад пережитому периоду. И органическая революционность начала двадцатого века стала механической "перманентной революционностью" военного времени»[42].

По многолетней и подробностной моей работе мне досталось осмыслять суть Февральской революции, заодно и еврейскую в ней роль. Я вывел для себя и могу теперь повторить: нет, Февральскую революцию – не евреи сделали русским, она была совершена, несомненно, самими русскими, – и, я думаю, я достаточно это показал в «Красном Колесе». Мы сами совершили это крушение: наш миропомазанный царь, придворные круги, высшие бесталанные генералы, задубевшие администраторы, с ними заодно их противники – избранная интеллигенция, октябристы, земцы, кадеты, революционные демократы, социалисты и революционеры, – и с ними же заодно разбойная часть запасников, издевательски содержимых в петербургских казармах. И именно в