В снегах севера - [9]
В районе города Ноом, богатейшего золотоносного района, местность была заселенной. Дальше пошло снова безлюдье, белая равнина, и только за Нортон-бэй зачернела пятнами тайга, сперва редкая, прерываемая снежными полянами, а затем все гуще и чернее. За горами у Нулато по тайге поползла широкая белая лента, изгибаясь вправо и влево, разрываясь островами на фарватер и притоки. Это тянулся замерзший Юкон. Мой самолет летал в свое время над богатейшим советским золотоносным районом — Алданом. Теперь он над «золотым запасом» Аляски, над Юконом — литературной родиной Джека Лондона.
По Юкону тянется узкая дорожка для собачьих нарт, на берегу стоят красные здания телеграфа, начинают попадаться селения и прииски. Вот на левом высокой берегу вырисовался Руби — конец нашего сегодняшнего полета. На ровном без торосов льду, покрытом снегом, наставлены елочки, ограничивающие аэродром. Самолет мягко плюхается в пушистый снег, подруливает к берегу и останавливается. Рид и Гильом любезно помогают нам заправить машину бензином. Фарих подвертывает помпу. «Лэди»[10] Руби лезут на крыло в своих красивых индейских мокасинах[11], усаживают в середину «командора Слипенева» и мы все снимаемся.
Нам отвели помещение, где мы разделись, пообедали и затем расположились на ночлег в гостинице на почте. Внизу собрались все жители местечка. Мы окунулись в столь известную читателю обстановку Джека Лондона. Все разговоры вертелись вокруг темы, сколько золота дают 100 футов породы. Было несколько лиц, говорящих по-русски, — потомков старых русских аляскинцев[12]. Пришло и несколько индейцев, «настоящих» северо-американских индейцев. «Настоящие» индейцы были в костюмах и галстухах и тоже разговаривали про золото. Все интересовались «русским» самолетом, удивлялись тону, «что они у нас имеются», выявили очень и очень отдаленное представление о нашей стране и спросили, мой ли это самолет или я только на нем работаю пилотом. Я через переводчика кое-как об’яснил структуру «Добролета». Все удовлетворились и решали, что самолет принадлежат частному акционерному обществу. Из всего того я сделал только ясный вывод, что меня не совсем поняли. Вечером пришла телеграмма из Фербенкса. Наш прилет будет ожидаться к 3 часам дня. Почувствовалось, что завтра будет генеральный день.
Американцы заявили, что Фербенкс, правда, еще не Америка, но что его уже стоит посмотреть. Во всяком случае там мы не будем ходить пешком, так как жителей в Фербенксе летом 5 тысяч человек, а зимой тысяча, но автомобилей круглый год тысяча штук.
Низко над Юконом, на высоте не более 100 метров, несутся три самолета. В середине американец Ионг с Кроссэном, слева Гильом и канадец Рид и справа я. Жители закидывают вверх головы и, повидимому, с удивлением рассматривают знаки на крыльях «Юнкерса». Телеграф уже разнес по всему Юкону весть, что летчики Эйелсон и Борланд совершают свой последний воздушный путь и что «серебряная» машина с непонятными знаками — из далекой суровой страны, из «Сиберии». У города Танана попадаем в полосу мятели, пробиваемся и выходим к железнодорожному мосту. Под крылом железная дорога, идущая в Фербенкс. Но нужны больше компас и курсы. Вдали сияет правильно распланированный город, минуты становятся длиннее. Убираем газ, самолеты снижаются, я уступаю право сесть первым… летчику Эйелсону.
Тт. Слепнев (слева), Фарих (посредине) и американский летчик Ионг.
Самолет Ионга, самолет Гильома и мой самолет — на аэродроме. Крик толпы и приспущенные флаги на зданиях. Я вылезаю из кабинки. Директор «Аласка-Эйрвэйс» распоряжается закреплением самолетов, кто-то на русском языке представляет меня мэру города Де-Ляверну, жене Борланда и отцу Эйелсона.
Я обращаюсь к ним с такими словами:
— Лэди и сэр, личное горе не могут заглушить официальные речи и соболезнования. Я, как собрат по работе погибших летчиков, знаю, что самую тяжелую утрату понесли вы, жена и отец, и слова мало тут чем помогут. Помните только всегда, что ваш муж и сын погибли на посту преодоления беспредельных просторов Арктики, погибли, борясь до последней секунды со стихией. Разрешите вручить вам этот штурвал, как постоянное напоминание, что по героям не плачут и, пожалуйста, не благодарите меня. Советский народ послал меня, как рядового собрата, выполнить это дело, и я только могу скорбеть, что привез вам не ваших людей, а их трупы.
В ответ слезы жены и детей, слышны сдерживаемые слезы отца, похлопывание по плечу и «гут мен, командор»[13].
В далекой Америке, в штате Дакота, старик Эйелсон только теперь перестал отвечать невпопад на вопросы. Эйелсон снова стал ездить в свое бюро, совещаться с директорами и снова интересоваться курсами и проклятым вопросом кризиса, подорвавшего теорию американского «процветании». Старик уже ничего не ждет — его гордости, знаменитого летчика Эйелсона, нет в живых. Я помню, как на траурном ужине типичный американский голос с металлической ноткой, в которой чувствовалась присущая странам капитализма большая власть больших денег, сказал:
— Сэр, я не знаю нашей страны… и приеду ее посмотреть. Я прошу, чтобы на гроб моего сына имеете с канадским и американским флагами был возложен и ваш флаг.
