В случае счастья - [19]

– Говорите уже, не томите!

– Все очень просто. Нейроны – они как люди. Только любовь может удержать их дома. Поэтому, чтобы устранить болезнь, надо пересадить в мозг пациентки достаточно привлекательный нейрон, чтобы у блуждающего нейрона пропала всякая охота покидать семейный очаг.

– Привлекательный нейрон? – переспросил зав., потирая подбородок.

Через несколько минут Рене объявили, что ее кладут в больницу. Ее супруг чуть не грохнулся в обморок. В такой ситуации разумнее было пока не говорить, какая операция ее ожидает.

VIII

Жан-Жаку было по-настоящему больно. Он любил Клер. Вся его жизнь стала теперь потерянной Женевой. Он забыл обо всех недостатках жены, он идеализировал свою потерю. Раньше счастье никогда не бывало на горизонте. На горизонтальной поверхности – да, но не на горизонте. Он вспоминал спину жены, складки ее кожи, по которым ему хотелось направить течение своих дней. Отныне моменты чистого безумия будут у него сменяться моментами отчаяния и моментами относительного спокойствия. Иными словами, моменты надежды вернуть Клер (Женева) будут сменяться моментами уверенности, что он потерял ее навсегда (Тулон).

Соня полностью улетучилась из его сознания. Он уже не первый раз не приходил в гостиницу, когда она его ждала. В ответ на ее упреки он механически повторял, что жизнь – не широкая спокойная река. Погрузившись в собственные переживания, он совсем упустил из виду, что Соня страдает. Ее глубоко задевала перемена в его отношении. В один прекрасный день она направилась к нему в кабинет и потребовала объяснений:

– Почему ты меня избегаешь?

Жан-Жак воззрился на нее так, словно ему явилась Богоматерь.

– Я… я…

– На что это похоже, ты мне можешь сказать? Честное слово, я перестаю тебя понимать. Каждый вечер встречаемся… а потом вдруг – раз, ты уходишь посреди ночи, и больше я тебя не вижу. Что я такого сделала?

– …

– Да говори же, наконец! – закричала она, перечеркивая месяцы строжайшей конспирации.

От ее крика Жан-Жак очнулся и вышел из ступора:

– Да, прости, Соня… Я был такой трус… Нам уже давно надо было поговорить…

– …

– Я люблю Клер… вот все, что я могу сказать… Я люблю Клер и боюсь, что я ее потерял…

– Почему ты ничего мне не сказал?

– Я не мог. И потом, я сам не знал.

– Как же с тобой тяжело… – Соня усмехнулась и прошептала: – И почему я вечно влюбляюсь в мужиков вроде тебя? Ничего за душой, а я отдаю все…

По-прежнему улыбаясь, она вышла из кабинета. Но не прошла и нескольких метров, как улыбка превратилась в слезы. Она так на него злилась. Какое ничтожество! Развернулся и ушел! Она резко повернула обратно, снова вошла в кабинет и изо всех сил влепила Жан-Жаку пощечину.

Оставшись один, он потрогал пострадавшую щеку. Вынул из стола зеркало и стал рассматривать ладонь Сони у себя на лице. Она точно оставила на нем след. Он смотрел и смотрел на эту ладонь, ждал, когда она исчезнет, когда след сойдет на нет, поставив точку в их романе. Он так любил эту ладонь, эта ладонь ласкала его тело, доводила его до исступления. И вот теперь ладонь покидала его, медленно, постепенно, в диминуэндо затухающей боли. Несколько красных пятнышек, а потом след сделался розоватым, как вечернее облако. Все было кончено.

Все было кончено, но с Соней мы еще встретимся, трижды. Если совсем точно, третья встреча случится через тридцать с лишним лет.

Разрыв с Соней оставил в нем совершенно бессмысленную пустоту. Он спрашивал себя, не был ли это сон, навеянный чувственностью. Да, она покорила его, покорила ее фраза о семи годах счастья. Но был бы он покорен этой фразой, произнеси ее Соня в водолазке? В тот день она была нагая. А слова обнаженной женщины всегда звучат заманчивее. Он вспоминал последние месяцы и пытался понять, зачем все это было. Тело Сони уплывало вдаль, превращаясь в смутное воспоминание – воспоминание, в котором не найти даже пищи для грез. Попытайся он в будущем мастурбировать, думая о ней, перед ним окажется глухая стена. Если закрыть глаза, можно попробовать двигаться на звук ее голоса, но чтобы достичь вершины, не обойтись без других женщин. У него не останется ничего, мы жили ради ничего.

Жан-Жак рассматривал свои вены и поражался тому, насколько близка и реальна смерть. Взять и перерезать, человеческая кожа нежная, так и просится под бритву. В эти трудные минуты он часто думал о родителях. Они умерли слишком неожиданно, молниеносный удар невозможно было переварить. А главное, полное отсутствие корней усугубляло его неприкаянность; наверняка он переживал теперешнюю ситуацию не как все; его кризис был кризисом сироты, человека, которого резко выдернули из детства. По вечерам, вернувшись домой, он целовал дочь и болтал с ней, но всегда недолго. Перестал включать телевизор. Смотрел на Каролину и с облегчением понимал, что она прекрасно заботится о Луизе. Ему самому даже простейшие действия, например разогреть еду в микроволновке, казались опасными операциями, и только эта девушка могла справиться с ними легко и изящно. Нормальная жизнь представлялась ему непосильной.

Каролина наблюдала за ним. В ее взгляде Жан-Жак улавливал оттенок презрения. В ее возрасте трудно понять, какое бремя на него навалилось. Она видела в нем лишь одержимого сексом мужчину, который потерял жену и теперь кусает локти; и в придачу, что всего хуже, не способен ни с чем примириться и как последнее ничтожество целыми днями валяется на диване. Она судила его строго, но в чем-то справедливо. Просто она не знала, что такое многолетняя семейная жизнь. Чем реже становится секс, тем быстрее тают принципы. Со временем она поймет, что разрываться между семейной жизнью и жизнью, где возможен сексуальный расцвет, – выбор в равной мере банальный и тягостный. Выбор из числа тех, что распластывают вас на диване. Двадцать лет спустя она изменит мужу, потому что муж не прикасался к ней целую вечность, и начнет сравнивать цены, чтобы купить самый лучший диван.