Интересное и хорошее место.
Мы просим ночлега, но все отдельные комнаты заняты. Однако это не значит, что мы остаёмся без приюта, моей жене дают место в общей комнате для женщин, а мне в такой же для мужчин. В общей комнате для мужчин вдоль стен стоят скамьи с бараньими шкурами, и на одной из них я должен спать. Мы просим чего-нибудь поесть, и нам сейчас же подают превосходное филе, щи и фрукты. Моя лихорадка опять даёт себя чувствовать, так что я должен был бы воздержаться от некоторых блюд и напитков; но я так доволен тем, что мы нашли это место в горах, где так уютно, что я забываю о своей лихорадке и требую вопреки диете филе, щи, фрукты и пиво, а кроме того кофе.
В то время, как мы едим, в сенях появляется Корней и хочет с нами говорить. До нас доносится его голос, а когда кто-нибудь растворяет дверь, то мы даже видим его; но слуга оберегает наш покой и не хочет ему позволить беспокоить нас во время нашей трапезы. Тогда Корней пользуется благоприятной минутой и пробирается к нам в столовую.
Что ему надо?
Корней объясняет, что мы должны выехать отсюда завтра в шесть часов. Почему? Это против уговора, ведь было решено выехать в пять часов утра, чтобы к вечеру того же дня добраться до Ананури. На это он отвечает очень запутанно, но мы всё-таки понимаем из его слов, что он просит нас идти вместе с ним.
Мы выходим с ним с непокрытыми головами и без верхнего платья, думая, что нам не надо отходить от дома; но Корней ведёт нас куда-то далеко по дороге. Луна не полная, но она ярко светит, а кроме того зажглось множество звёзд. Мы замечаем какое-то чёрное пятно на краю дороги; Корней идёт вперёд и подходит к этому месту. Мёртвая лошадь! Околела одна из лошадей Корнея. Он опоил её. Она лежит со вздутым, как шар, животом.
— Это — сто рублей! — говорит Корней.
Он неутешен, он провожает нас назад к прерванному обеду и всё время повторяет, что это сто рублей. Ну, значит, сто рублей пропали; ведь никто не вернёт их Корнею, так о чём же тут разговаривать? И, чтобы отделаться от Корнея, я говорю ему приблизительно следующее:
— Спокойной ночи! Завтра в пять часов утра мы выезжаем.
— Нет, в шесть часов, — отвечает Корней.
Снова между нами возникает разногласие. Корней объясняет что-то, из чего мы понимаем, что теперь сто рублей пропали, и на завтра у него остаются только три лошади...
Эта логика нам непонятна. Имея только три лошади, он должен был бы иметь гораздо больше основания начать путешествие в пять часов, чтобы добраться до Ананури. После долгих переговоров при помощи соломинки и часов и ясно повторенного несколько раз по-русски числа «пять», Корней наконец утвердительно кивает головой и сдаётся.
— Спокойной ночи!
Пообедав, мы снова выходим на двор посмотреть на околевшую лошадь. Зачем её оттащили так далеко от станции? Уж не сказывается ли в этом отчасти кавказское христианство? Здесь, как во многих других странах, вероятно, осталось кое-что от старого учения христиан держаться подальше от конины. И вот эта громадная языческая туша валяется далеко у проезжей дороги, в стороне от людей, — по-видимому, никого не соблазняла даже шкура её. И в этом отношении кавказцы правы, если вообще их христианство не проявляется в одном только этом. Правда, на Кавказе повсюду ещё стоят развалины церквей со времён царицы Тамары34 (1184—1212 гг.), но есть также церкви и позднейшего происхождения; однако в большей или меньшей степени значительная часть кавказцев и по сей день ещё осталась магометанами. В окрестностях Баку какое-нибудь поколение тому назад существовали ещё огнепоклонники, а на южном Кавказе, в Армении, говорят, живут ещё поклонники дьявола. Когда жители среднего Кавказа были покорены Россией и должны были присягать царю, то они поставили непременным условием присягать именем своего собственного бога...
Месяц и звёзды ярко светят. Туша лошади, вздутая, языческая, отвратительная, продолжает лежать на краю дороги, две собаки сидят и сторожат её. Через несколько времени появляется человек с большими клещами в руках. Это молодой человек, он поворачивает вздувшийся шар, он возится с трупом лошади и шутит, покрикивая «тпру», когда туша не слушается его и перекатывается слишком быстро. Так, пожалуй, он не обращался бы с христианским трупом. Потом он снимает подковы с павшей лошади; вскоре после этого появляется Корней, и они приготовляются сдирать с лошади шкуру. Почему бы и нет?
Они начинают вдвоём сдирать шкуру и взрезают кожу на брюхе и на ногах. Корней работает молча, но молодой человек жалуется, что плохо видно, он смотрит на небо, ворчит и как будто говорит с укором: «А он сегодня плохо заправил лампу!». Потом молодой человек уходит и возвращается с фонарём. С ним приходит несколько человек постарше, словно они почуяли, что от него пахнет свежинкой, и их неудержимо потянуло за ним.
Мы стоим все вокруг павшей лошади и смотрим.
Вдруг несколько человек вынимают свои кинжалы из ножен и начинают также сдирать шкуру. Видимо, это доставляет им величайшее наслаждениё, они щупают руками обнажённое мясо и греются о него, и при этом они глухо и возбуждённо смеются. Неужели в них проснулся язычник?
