В синих цветах - [2]
ЯРОСЛАВ ГОЛОВАНОВ
Я верю в то, что человек не только выстоит: он победит. Он бессмертен не потому, что только он один среди живых существ обладает неизбывным голосом, но потому, что обладает душой, духом, способным к состраданию, жертвенности и терпению.
Уильям Фолкнер
АКУЛЬЯ ЩУКА
Вокзал давно исчез вместе с запахом поплывшего асфальта, а город все преследовал электричку, настойчиво прорастая на ее пути нехитрыми комбинациями разнокалиберных коробков блочно-клеточной архитектуры. Люди упрямо протискивались через потный вагон, не щадя тех, кто уже остановился, притиснулся к переполненным деревянным скамейкам…
Вагон резко тряхнуло. Стоявшие позади не удержались, рухнули на Сергея, едва не сбив с ног, пронесли его вперед по вагону, впаяв лицом в чью-то литую спину.
Сергей машинально схватился за спасительную ручку, ввинченную в спинку вагонной скамейки, и увидел Катьку, пристроившуюся у окна в дальнем конце вагона. На коленях у Катьки сидела Ленка, морща лоб, что-то рассудительно ей втолковывала. В суматохе посадки Сергей растерял своих попутчиков, и теперь сразу успокоился, радуясь за Катьку, которой удалось занять такое удобное место.
Грохот встречной электрички перекрыл все звуки внутри вагона… Пользуясь тем, что хозяин литой спины шагнул вперед, Сергей поспешил за ним. Не пройдя и четырех шагов, заметил Вовку. Тот сидел рядом с дорожниками в ярко-оранжевых безрукавках, неслышно шевелил губами над кроссвордом из журнала «Смена». Встречный ветерок нежно трепыхал пушок на его ранней лысине, отчего Вовка походил на задумчивого пеликана…
Мелькали за окнами дачные поселки с почерневшими заборами, кубы самодельных душей, яркие брызги рябин, сонные пруды, редкие велосипедисты, лохматые головы первых золотых шаров.
Повеяло самоварным дымком, вызревающими яблоками, недавно скошенной травой…
Почувствовав, как трещит, рвется правый карман брюк, Сергей понял, что зацепился за что-то всерьез.
— Извините, пожалуйста, я, кажется, за вашу сумку зацепился, — обратился Сергей к широкоплечей женщине в кримпленовом платье.
— Бывает, — улыбнулась Сергею женщина. — Вы только не переживайте и не рвитесь зря… Нервы сохраняйте. Я подержу, а вы отцепляйтесь…
Пока Сергей неумело отцеплялся, женщина, повернув к сухонькому соседу голову, продолжала свой рассказ:
— Ну измучились, измучились мы. Уж зато, когда теща ему это венгерское лекарство достала, все как рукой разом!
— Вот это да, — присвистнул сосед. — Венгерское, говоришь, средство-то?
— Венгерское! — с удовольствием подтвердила женщина.
— А наши чего же такого не делают? — поджав губы, полюбопытствовал сосед.
— Наши-то? — переспросила женщина. — А кто их знает. Может, и делают. Мне вот сменный мастер говорил…
— Спасибо. — Сергей наконец освободил карман, снова двинулся вперед, стараясь держаться самой середины прохода.
Повернув голову, отыскал глазами Катьку и Ленку.
Всякий раз, когда Катька оказывалась рядом с Ленкой, острое и некрасивое лицо ее неузнаваемо преображалось.
У няньки-мойщицы болел зуб. Она не домыла Сергея, вышла, держась за щеку.
Потолок разъезжался чумазыми потеками. Набухал захолодевшей испариной. Капли долго сползались, жирели в коричневых заусенцах штукатурки. Где-то там, в узких трещинах, таилась костистая угроза.
Холодила подмокшая вата перевязки. Тяжко, нехотя оголялись корни медных разводов на дне ванны. Втягивалась в воронку последняя серая вода. Утробно хрипела, буравилась ржавой отрыжкой.
Сбросилась с потолка капля, пробила скользкие ошметки бурой накипи.
Сергея зазнобило. Проползла по облупленной стенке, перекинулась за борт ванны маслянистая мокрица.
Выпуклые, немигающие глаза зависли над Сергеем в полутьме предбанника. Остановились и долго его рассматривали, ощупывали взглядом. Лицо женщины Сергей увидел, когда она повезла его койку через гипсовую.
На свету зрачки в блекло-зеленых студенистых глазах сузились, остановились. Из-под крахмала высокой шапки выползли бордовые волосы.
Женщина еще не успела вывезти койку с Сергеем в приемный покой, а мать уже вскочила со стула, позабыв стереть слезы, бросилась к нему навстречу, суетливо, вымученно заулыбалась. Стала обкладывать его игрушками, кульками со сладостями, поспешно целовать.
— Во вторник я тебе привезу броневик… А ты будешь хорошо есть? В той коробочке карандаши… «Жар-птица…» Борис Борисович сказал, что очень скоро ты выздоровеешь, и мы с папой приедем за тобой на «эмке»… Пожалуйста, — кинулась мать к замкнувшейся сестре. — Вот мой телефон, на всякий случай. Во вторник я приеду с передачей. Вы мне тогда расскажете о Сереже?
— Расскажу, расскажу, — низким голосом утешила ее сестра, пряча листок с телефоном в карман халата. — Все будет хорошо…
— Мы вас обязательно… Вы понимаете?.. — зардевшись, не договорила мать, оглядываясь на Сергея.
Сестра чуть прикрыла выпуклые глаза.
Мать поспешно выжала благодарную улыбку, сунула мокрый платок за манжет рукава, склонилась к Сергею.
— Ну, до свидания, Сережа… Не вздумай плакать. Карацупа[1] никогда не плачет. Слушай Татьяну Юрьевну и всех… Я скоро приеду.
Прошуршало, исчезло за дверью платье в черно-белых лепестках.
