В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту - [9]

Доктор Джи проверил результаты анализов, поморщился, покачал головой и начал перечислять возможные причины. Он назвал несколько возможных диагнозов: «Скоротечная печеночная недостаточность, перфоративная язва, разрыв аппендикса…»

Я слышала эти возможные варианты и подумала: «Нет, я умираю быстрее, чем что-либо из этого способно убить. Это нечто хуже. Не знаю, что именно это, но явно что-то еще хуже». И хотя ни один из предложенных диагнозов не отражал в полной мере всю тяжесть ситуации, я испытала облегчение, так как теперь у нас был хоть какой-то список возможных причин. Я хотела узнать, что вызвало эту боль, и избавиться от нее. Не собиралась делать вид, что ее нет, заглушить морфином, позволив продолжать меня убивать. Так как я находилась в родильном отделении, то переживала, что в первую очередь здесь будут заботиться о здоровье ребенка, а не о моем собственном.

Десять лет назад я начала изучать медицину. Повидала достаточно, чтобы знать возможные варианты дальнейшего развития событий.

Я видела, как женщины теряют ребенка. Как матери умирают, а младенцы выживают. Я боялась последнего. Я была в ужасе от мысли, что ребенок может войти в этот мир через ворота смерти. Сдержанные празднования дней рождения, совпадающих с годовщиной смерти. Дети без матерей. Воздушные шары и надгробные камни. Я затрясла головой, стараясь отделаться от образа надгробного камня.

Я подняла глаза и увидела рядом свою маму с явным выражением тревоги на лице. Ее губы были сжаты, брови нахмурены – следствия того самого звонка, которого так боится любая мать. Ее совершенно обычный вечер был прерван зазвонившим телефоном. Она услышала страх в голосе моего мужа. Она проехала пятьдесят километров во мраке ночи, чтобы добраться до этой расположенной в центре города больницы.

«Ты позвонил моей маме?» – обвиняющим тоном спросила я Рэнди. Я не помнила, чтобы он отходил достаточно надолго, чтобы успеть позвонить.

«Ну конечно, он мне позвонил», – ответила она за него.

Почувствовав свое поражение, я обмякла на каталке. Я была расстроена не потому, что не хотела ее здесь видеть, – просто ее присутствие стало подтверждением того, что я больше не могу сдерживать боль в своем теле. Я была достаточно больной, чтобы сделать больно тем, кто меня любит.

«Не знаю, что со мной не так», – виноватым тоном сказала я, чувствуя себя бесполезной из-за того, что не в состоянии кого-либо в чем-либо заверить.

Трубка, по которой стекала моча, наполнилась кровью.

«Может быть, это просто камни в почках, – сообщила врачам моя мама. – У ее отца были ужасные камни в почках».

Они ввели еще морфина. На боль это никак не повлияло. Медсестра отчиталась перед дежурным акушером, и он ответил: «Если хочет еще, дайте ей еще, только ребенку придется несладко, если нам придется принимать роды. В общем, как она захочет».

Как я захочу. Забавно, что он так сказал.

Я изначально вообще не хотела именно морфина. Я хотела, чтобы они нашли причину боли и устранили ее. Я была поражена как фривольностью его ответа, так и тем, что ему хватило глупости предложить мне самой стать ответственной за свой медицинский уход. Я понимала, что в таком состоянии не смогу руководить процессом. Вместе с тем я прекрасно понимала, что он имел в виду, когда сказал, что ребенку придется несладко. Весь морфин, что был введен в мой организм, неизбежно должен был попасть через плаценту и в крошечный организм ребенка. Если бы я родила ребенка прямо в ту ночь, то теоретически он мог оказаться не в состоянии самостоятельно дышать достаточно эффективно. Моя боль, вернее, мое нежелание ее терпеть, ставили здоровье ребенка под угрозу.

В общей сложности мне ввели уже пятьдесят миллиграмм морфина, сначала добавляя по два, потом по четыре. На боли это никак не отразилось. Будь я здорова, этого количества наркотика оказалось бы достаточным, чтобы отключить дыхательный центр и убить меня, однако из-за ужасной боли мой организм словно и вовсе не замечал его. Он был не в состоянии справиться с болью.

«Разве это не вредно для ребенка?», – спросила моя мама, когда медсестра вставила в капельницу очередной шприц.

«Возможно», – согласилась я. Честно говоря, я была уже не в состоянии думать в первую очередь о ребенке. Чувствовала себя так, словно очнулась в охваченном пожаром доме, и инстинктивно хотела лишь поскорее оттуда выбраться. Пускай кто-то другой беспокоится обо всех остальных.

* * *

Завязался спор о том, следует ли меня отвезти вниз для проведения компьютерной томографии. Рентгенологи не хотели проводить КТ, так как переживали, что рентгеновские лучи могут нанести вред ребенку. Доктор Джи, в свою очередь, не хотел оперировать без проведения КТ, так как не знал, что можно там увидеть, и, соответственно, не мог планировать заранее. Ничего не происходило, однако это бездействие казалось мне предпочтительней, чем оказаться вдали от врачей в кабинете рентгенологии. Я знала, подобно чувствующему приближение бури по разреженному воздуху человеку, что мое состояние слишком нестабильно.

«Думаю, это ошибка… куда-то меня перевозить. Думаю, я умру, если вы отправите меня вниз», – заклинала я их, задыхаясь от боли.