В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту - [10]

Моя интуиция получила одобрение в виде результатов последних анализов крови. Почти вся моя кровь вытекла куда-то в живот. Я тут же испытала приятное ощущение, которое бывает, когда оказываешься прав, подобно рьяному студенту-медику, разглядевшему верный диагноз, упущенный его наставниками. Я было решила, что это поможет им осознать необходимость срочного проведения операции, выявления причины моей неустранимой боли. Вместо этого, словно по злой иронии, от полученных результатов анализов они стали только еще больше переживать за ребенка и прикатили к моей кровати портативный аппарат УЗИ.

«Не судите строго, – предупредил резидент-акушер, запутавшись ногой в проводах. – Я еще не до конца с ним освоился».

А ему и не нужно было. Тут-то я все еще могла выступить в роли врача. Уже на первых зернистых кадрах я увидела совершенно неподвижные и лишенные пульса крошечные желудочки сердца – словно разделенный на четыре части бассейн, медленно наполняющийся падающим снегом. «Сердцебиения нет». Слова вырвались из меня в мучительном выдохе.

«Не могли бы вы показать мне, где вы это видите?» – спросил он.

Эти слова отозвались эхом во внезапно оказавшемся полым пространстве где-то за моими глазами. Я услышала свой собственный тяжелый вздох и содрогнулась от накатившей боли. Было такое ощущение, словно легкое движение диафрагмы, сопровождающее дыхание, раскрывало едва зажившую рану. Переведя дух, я уставилась на него недоумевающим взглядом. Не могла бы я показать ему, где именно на экране аппарата УЗИ мой мертвый ребенок? Ребенок, чьи невероятно крошечные платьица по-прежнему висели в ожидании в шкафу комнаты для гостей? У меня так и не дошли руки до оборудования детской, однако у нее уже были свои вещи. Маленькие носочки и ползунки. Я только-только начала все подготавливать.

Я почувствовала, как пустота начала заглатывать меня изнутри – это была своего рода задумчивая паника. Ребенок, на которого мы смотрели, – а он был, пускай и ненадолго, вполне реальным и осязаемым – был мертв. Я умирала у всех на глазах, в полной врачей комнате, и никто из них никак не мог принять волевое решение скорее меня спасти.

«Не могли бы вы показать, где вы это видите?»

Я поняла, что резидент в тот момент находился исключительно в альтернативной реальности, где я бы приподнялась с каталки и принялась водить указательным пальцем вокруг совершенно неподвижного сердца в форме идеального эллипса. Меня страшно поразило то, насколько бесчувственной была его просьба. Я была для него словно невидимка.

Его отстраненное отношение было лишь следствием весьма тревожной тенденции, о которой обычно не принято говорить вслух.

Нас учат видеть патологию. Нас учат орудовать скальпелем и щипцами, чтобы распознать ускользающий диагноз среди запутанных переплетений человеческих тканей. Мы копаемся вместе с нашими наставниками в телах других людей, пытаясь «обнажить» болезнь.

Настоящие отношения складываются именно между врачом и болезнью. Эта связь в полной мере раскрывается, когда мы сталкиваемся с ней лицом к лицу повторно: мы встречаем ее с уважением, как достойного соперника, которым она и является. Повторное появление воскрешает былые потери, поражения, когда болезни удавалось взять верх. Пациенты, которым ставится диагноз, рискуют стать приложением ко всему происходящему, лишь очередным «носителем».

Итак, его голос отдавался у меня в голове эхом, и я распознала в нем нотки, которые изначально не заметила. Это было чистое любопытство. Я осознала, как бы неприятно это ни было, что я действительно являюсь для него не человеком, а очередной болезнью. Любопытной, раз уж на то пошло. Для него я была болью в животе с внутриутробной гибелью плода. Я принялась сверлить его глазами, желая быть увиденной.

Мне нужно было, чтобы он меня увидел. Я инстинктивно чувствовала, что если он меня не увидит, если он не установит со мной контакт, то, возможно, не станет переживать за меня достаточно сильно, чтобы сделать все необходимое для моего выживания.

Ребенок внутри уже умер из-за отслоения плаценты – тяжелого и смертельного осложнения, при котором плацента полностью отделяется от стенки матки, в результате чего плод оказывается абсолютно лишенным доступа крови. Позже они объяснили мне, что скорее всего это было вызвано недостаточным кровоснабжением из-за низкого объема циркулирующей в организме крови вследствие обширного внутреннего кровотечения. Я тоже была при смерти.

Я видела два возможных варианта развития событий для этого резидента в тот час, когда я потеряла ребенка. Первый – это бессонная ночь, многочисленные переливания крови, бесконечные запросы в банк крови, тщательный контроль жизненных показателей и состава крови, подбор оптимальных параметров вентиляции легких и, наконец, ожидание. Я также понимала, насколько просто было бы просто уступить, сдаться под давлением обстоятельств. Альтернативный вариант: она была очень больна, и мы ничем не смогли ей помочь. Я сожалею.

Зафиксированная гибель плода означала, что операцию, о которой я так умоляла, теперь проведут гораздо охотней. Меня настолько быстро покатили в операционную, что штатив капельницы ударил резиденту-акушеру по лицу. Он так и не встретился со мной глазами. Он по-прежнему отчаянно пытался разобраться с изображением на экране аппарата УЗИ.