В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту - [58]

Он стал описывать и другие новаторские стратегии – роботизированную систему, которую они иногда применяют при рассечении печени, а также методы лапароскопии, позволяющие вместо огромного вертикального разреза сделать лишь несколько отверстий. Он заметил, что операция будет масштабной, с длительным и тяжелым реабилитационным периодом, однако заверил, что сделает все, что в его силах, чтобы она прошла как можно благоприятней. Он учтет все возможные сценарии и составит план для любой непредвиденной ситуации, так что мне нет нужды об этом беспокоиться. Я полностью ему доверяла. Если бы он сказал, что ему нужно вырезать полпечени и у Рэнди, я не раздумывая бы позволила ему это сделать.

Несмотря на полное доверие к хирургической бригаде, шесть недель, предшествовавшие операции, были наполнены беспокойством. Хотя хирурги не хотели заострять на этом внимание, по моим оценкам риск смерти в результате операции составлял порядка 25 процентов. Я наверняка переоценила фактический риск, однако это число так и давило на меня, пока я пыталась продолжать жить нормальной жизнью. Странно заходить в помещение, когда уверен, что выйдешь из него живым лишь с вероятностью в 75 процентов. Но я знала, что мне уже пора сделать усилие и перепрыгнуть на другой берег. Эта операция должна была положить конец начавшейся в прошлом году печальной истории, позволив мне вести полноценную жизнь. Приносить пользу.

Все мои переживания сошли на нет сами собой ко дню, на который была назначена операция. В то утро мне казалось, что у меня самая легкая работа на свете. Я прибыла в предоперационную все еще в полусонном состоянии, где была бегло опрошена анестезиологом. Мне поставили катетеры для капельниц, и я попрощалась со своими родными, которым предстояло сидеть, переживая за меня, следующие семь часов в комнате ожидания. Мне сделали укол успокаивающего седативного средства, пока я ждала, чтобы меня прикатили в операционную.

На шестой час моей операции муж покинул комнату ожидания, чтобы взять себе кофе. Когда он был в лифте, ему позвонила моя мама, сообщив, что его просят «немедленно вернуться». Он совершенно естественно подумал, что я умерла. На самом же деле его попросили вернуться в комнату ожидания только потому, что хирурги пообещали вскоре прийти и сообщить последние новости. Прошло уже шесть лет, а он все еще не отошел до конца от того телефонного звонка. Он стал для него самым ярким воспоминанием о том дне.

Операция оказалась гораздо сложнее с технической точки зрения, чем они ожидали. Хотя они и попытались свести хирургическое вмешательство к минимуму, орудуя роботизированными манипуляторами через небольшие отверстия у меня в животе, им все-таки пришлось прибегнуть к более традиционной полностью открытой операции, подразумевающей длинный полуметровый разрез через весь живот. После сильнейшего кровотечения, случившегося более года назад, моя печень осталась покрытой толстой коркой некоего твердого вещества, представляющего собой своеобразные минеральные отложения. Им пришлось снимать ее, миллиметр за миллиметром, чтобы обнажить нужный им участок печени. Во время операции я потеряла немало крови, и понадобилось какое-то время, чтобы справиться с кровотечением, однако я осталась жива, и меня перевели в послеоперационную палату. Вскоре ко мне пустили родных.

Рэнди подвели к моей занавешенной кровати, и я почувствовала, как он взял меня за руку, прежде чем открыла глаза и увидела его. Он всегда был рядом со мной, когда бы я ни проснулась. Я смело могла на это рассчитывать. Я попыталась повернуться в кровати к нему и тут же ощутила пронзительную боль, напомнившую мне о проведенной у меня в животе операции. Я простонала.

«Тебе больно?» – ласково спросил он.

Разумеется, после операции я испытывала боль. Вдоль живота у меня был длинный шов, а стенка брюшной полости просто изнывала от боли, ставшей следствием того, что на протяжении нескольких часов она была раскрыта ретрактором. «Немного», – ответила я.

Ночью боль усилилась. Когда меня перевели в отдельную палату, то попросили оценить болевые ощущения по шкале от одного до десяти, и я ответила совершенно искренне: «Прямо сейчас где-то пять».

Рэнди предпринял попытку объяснить медсестрам то, что он уже успел усвоить по поводу моего характера к тому времени, а именно, что у меня была своя, смещенная шкала боли. Мне довелось испытать самую сокрушительную боль, которая значительно расширила мою шкалу. Боль, которую я испытала в ту самую ночь, дала мне понять, что должна означать оценка 10. Десять теперь для меня подразумевала совершенно невыносимую боль, предвещающую неминуемую смерть, когда внутренние органы словно разрывает на части. Согласно моим собственным критериям, оценка пять уже означала довольно-таки жестокую боль.

Проблема была в том, что никто другой, судя по всему, со мной согласен не был.

«Значит, она терпимая», – заключила медсестра.

«Не уверена, что я бы так сказала», – я была сбита с толку тем, что она перефразировала и без того субъективную оценку своими собственными словами.

«Ну вы ведь сказали, что боль на 5», – возразила она.