В сердце моем - [13]

Иногда девушки задавали Полю иронический вопрос - почему его так влечет этот уголок. На подобные вопросы он неизменно отвечал:

- Здесь пол сделан из особого дерева - для сольных выступлений лучших танцоров. - Это объяснение придумал ему на всякий случай я.

По-видимому, девушек этот ответ удовлетворял. Но бывало и так, что какая-нибудь партнерша, приспособившись немного к своеобразной манере танца, который Поль исполнял в мою честь, дарила меня пристальным внимательным взглядом. "Мой" танец Поль всегда исполнял с каким-то особым удальством и веселостью, утрируя каждое движение, в расчете, как я подозревал, исключительно на мое чувство юмора. Он утверждал, что именно так танцевал бы я, если был бы в состоянии танцевать. Что же, может быть. Нарочитая серьезность всегда вызывала у меня смех.

Так вели мы себя на танцевальной площадке: один танец его, один мой - с партнершей по моему выбору.

Пройдет время, и он станет подводить ко мне "моих" партнерш и знакомить меня с ними - но тогда я еще не был к этому готов.

ГЛАВА 4

Благодаря дружбе с Полем я постепенно становился более уравновешенным, обретал веру в себя. Прежде, когда я разговаривал с девушкой, мысль, что я калека, заслоняла все остальное; теперь же интерес к этой девушке брал верх. Понемногу я понял, что искренняя заинтересованность в ком-то весьма заразительна, что я гам вызываю ответный интерес, и это помогло мне справиться в известной мере со своей застенчивостью.

В отличие от Поля, я с большим удовольствием слушал людей, рассказывающих о своей жизни. Я где-то прочел, что для того, чтобы понимать других, надо прежде всего понять себя. Я не был согласен с этим. Мне казалось, что прежде чем действительно познать себя, необходимо научиться понимать других.

Меня часто приводило в изумление двуличие людей, с которыми я встречался, их готовность сурово порицать в других недостатки и слабости, которые были присущи им самим. Это лицемерие проявлялось ярче всего, когда они касались интимной жизни. Собственные метания, скверные помыслы начисто забывались в этот момент, им находилось лживое объяснение, очищающее и облагораживающее их.

И все же иногда мне казалось, что люди вовсе не лицемерят, осуждая других. Как ни странно, они искренне верили в свою добродетель - не переставали верить, даже когда нарушали ее правила. В то же время из чувства собственного достоинства и желания отгородиться от правды они весьма сурово порицали чужие любовные похождения, даже если они мало чем отличались от их собственных.

Ложные представления об отношениях полов, внушаемые им с детства объединенными усилиями журналов, газет, церкви, родителей и школы, делали из людей рабов условностей. Чтобы избежать внутреннего разлада, они старались согласовать свое собственное отношение к этим вопросам с установленными обществом правилами и строго судили других, ограждая фарисейские законы, которым не подчинялись сами.

Они утверждали, что в них говорит врожденная порядочность, но на самом деле их поведение было обусловлено законами общества, в котором они жили, общества, которое в то же время находило выгодным поощрять низменные страсти с помощью кино, журналов, газет.

Сами они были одержимы ревностью, завистью, гнетущим страхом перед превратностями судьбы. Но они этого не понимали. Они не понимали самих себя потому, что были неспособны понять других.

Несколько лет назад я подружился с человеком по имени Артур; он еще тогда пытался учить меня терпимости. Ему я был обязан и всем, что знал об отношениях полов; он же показал мне, до чего неискренен и вреден подход общества к этому вопросу.

Он рассказал мне об одном отце, который в следующих словах объяснил ему запреты и ограничения, стеснявшие жизнь его дочери, - подростка лет пятнадцати - шестнадцати: "Я не хочу, чтобы в ней проснулась женщина".

- С таким же успехом он мог бы помешать восходу солнца, - заметил Артур, рассказав мне об этом.

И Артур принялся, как умел, объяснять мне, что при таком воспитании пробуждение чувства, которое должно озарить и облагородить жизнь, воспринимается девушкой как нечто грязное, бессмысленное, непонятное.

Живя в обществе ложных ценностей, лицемерия и ханжества, трудно было сохранить представление о любви мужчины и женщины, как о чем-то чудесном. Иногда мне казалось, что это общество раздавит меня, как червяка.

Девушкам, с которыми у меня завязывалось знакомство, нелегко было объяснить мне, почему они не торопятся пригласить меня к себе домой. Они опасались неблагоприятного впечатления, которое я - калека - мог произвести на их родителей; сами они, хотя и выросли в этой среде, теперь, в результате нашей дружбы, стали смотреть на вещи по-другому.

Каждый раз, когда мне приходилось сталкиваться с такой проблемой, я старался успокоить их, представив все в смешном виде. Но страх перед родителями оставался, и когда в конце концов меня представляли матери - ведь именно ее мнение было решающим, - сразу начинались осложнения.

Матери были весьма тактичны, обсуждая со мной этот вопрос, хотя сам по себе разговор отнюдь не был им приятен. Они проявляли столько такта, что иной раз я просто не мог не согласиться с ними, прекрасно видя всю трудность их положения. Но эти беседы, хоть они и велись в дружеском тоне, неизменно кончались горьким расставанием, и я снова оставался в одиночестве.