В сердце леса - [27]
В тот вечер я очень устал и поэтому сказал Калуане, что мне нужно подумать об очень важных делах. Ссылка на что-либо серьезное и даже опасное всегда действовала на Калуану. Он отошел по берегу-ярдов на тридцать и разжег для себя другой костер. В течение последующих двух часов тишина внезапно прерывалась сильными всплесками: Калуана вытаскивал из воды тридцатифунтовых рыб. Он бил рыбу по голове, и над рекой разносились ее стенания. Три минуты на берегу было очень шумно, затем снова наступала тишина.
Я сидел в гамаке, глядя на противоположный берег, где рыбной ловлей занималось несколько аистов. Рядом, словно гудок экспресса, подавала голос большая птица, напоминавшая ястреба, она кружила над рекой, а вода вокруг кипела — это дрались рыбы. Наступил час пик — дневные животные отправлялись на ночлег, а ночные — на охоту. Деревья, земля, река — все, казалось, пульсировало, двигалось, волновалось. Лишь невысокое пламя моего костра выдавало присутствие человека в этом мрачном, жестоком, диком мире. Время от времени слышались удары и бормотание аветийца. Только эти звуки и давали знать, что рядом находится друг и союзник.
Мы с Калуаной, размышлял я, идеальные партнеры для жизни в джунглях. Мы могли бы хоть сейчас, без всякой подготовки, не раздумывая отправиться за тысячу миль к устью Амазонки или даже за две тысячи миль — в Венесуэлу, и мы бы обеспечили себя всем необходимым в безлюдных дебрях. Если бы кончились патроны и рыболовные крючки, я оказался бы беспомощным, но Калуана, который мог сделать лук и каноэ, умел ловить черепах, крыс и змей, который прекрасно ориентировался без всякого компаса, чувствовал бы себя в этом долгом путешествии ничуть не хуже, чем в эту ночь на Кулуэни. «Цивилизадо», — презрительно ответил бы он, услыхав столь бессмысленное сопоставление, и, однако, вдвоем с ним мы были хозяевами леса. Наедине с джунглями человек не гарантирован от случайностей, но двое людей, стремящихся к общей цели, обладают сильнейшим оружием — организованностью и разумом.
Мне, конечно, следовало бы говорить не «двое», а «полтора», ибо по сравнению с Калуаной я был почти инвалид. Своей силой мы были обязаны сложным навыкам и исконным индейским познаниям Калуаны. Чтобы освоить все это, мне потребовались бы годы. Примерно столько же, подумал я, сколько надо, чтобы понять всю таинственность и сложность его натуры. Начать хотя бы с того, почему он так старается всему меня научить. Я не раз старался умаслить его подарками, но, в отличие от других индейцев, он никогда не просил у меня ничего, кроме охотничьих принадлежностей — спичек, рыболовных крючков и териленовых ниток, которыми он укреплял оперение на стреле. В сущности, у него было все необходимое — ружье, мачете, рыболовная леса. Другие индейцы ходили в Васконселос, чтобы взять там что-нибудь, или наведывались на пост военно-воздушных сил в Шингу, чтобы, поработав там, получить блестящие безделушки, которыми расплачивались караиба. Не таков был Калуана. Как-то раз один индеец сказал мне, что кто-то украл у него из мешка шесть ножей. Калуана услышал наш разговор.
— Я бы никогда такого не сделал — сказал он, — мне ничего не нужно. Разве что женское платье для его последней возлюбленной.
В представлении Калуаны кража ассоциировалась с какой-то особой потребностью, а не с обычными хозяйственными нуждами.
Но если ему ничего не нужно, зачем он возится со мной? Альтруизм здесь неизвестен, да и с точки зрения индейцев не является достоинством. Кроме того, сейчас я уже не разрешал Калуане потихоньку пользоваться моим ружьем. И все же каждый день мы складывали нашу добычу вместе и склонялись над ней, как два шакала над падалью. Калуана, выбрав птицу, поднимал ее за красные коготки, сжавшиеся в момент смерти, и спрашивал: «Ты хочешь понести эту, Адриано?» И если я отвечал: «Да, Калуана, я хочу понести эту» — птица предназначалась для поста, хотя хвостовое оперение всегда доставалось ему.
В аветийской хижине было не меньше ртов, чем в Васконселосе, и у меня было двести патронов, а у Катлуаны только драгоценных три, которые заряжались и перезаряжались порохом и дробью[22]. Основой нашего успеха было его искусство, и тем не менее моя доля добычи всегда была тяжелее, чем его.
В чем же крылась причина такого великодушия?
Однажды Калуана рыбачил в небольшом ручье. Он резко выдергивал блещущую серебром рыбу из воды, и она, со свистом описывая дугу над его головой, снова шлепалась на. воду, разбиваясь насмерть. Вдруг леска сорвалась, и четырехфунтовая пирайя, покрытая колючей чешуей, угодила лине прямо в нос. Под глазом у меня и без того была рана с запекшейся кровью: я стрелял вертикально вверх и при отдаче вдавил рукой оправу очков себе в лицо. Шея у меня была в кровь изодрана лианами во время охоты, а теперь еще рыба рассекла мне нос. На пост я вернулся весь окровавленный, и индейцы решили: «Ты не перестал бежать, когда перед тобой оказалось дерево». Но Калуана разволновался как никогда, словно мои увечья уличали его в покушении на мою жизнь. Он удил еще минут пять, а потом спросил меня, не прошла ли боль. Затем он вытащил из воды еще одну рыбу и вдруг предложил мне крошечное зеркальце, которое всегда носил с собой: «Не хочешь ли взглянуть на свое лицо?» Потом он не утерпел и взобрался на берег. «Теперь Калуана должен посмотреть на твое лицо». Он спросил, пойду ли я снова когда-нибудь на охоту.
