В.С. Высоцкий. Слово прощания - [10]

Естественно, что при обилии имеющихся на станции записей, звучат в большинстве своем лишь те, что сродни вкусам, привычкам и характерам экипажа. Притом некоторые песни, мелодии, желанны для слуха каждодневно и настолько врезаются в память, что сейчас на Земле их прослушивание мысленно возвращает в наш космический дом - станцию "Салют-6".

Для нас с Владимиром Ковалёнком в числе таких желанных записей были песни Владимира Высоцкого. Они не только служили источником хорошего настроения в минуты отдыха, но часто заключали в себе своеобразный настрой на работу, то есть, реальную мощь. Задорные ритмы "Утренней гимнастики" помогали нам бороться с невесомостью на бегущей дорожке, велоэргометре, "Лучше гор могут быть только горы" - стало своеобразным девизом в нашей работе по съёмке ледников и горных массивов нашей планеты. Неудержимое устремление песни "Мы вращаем землю" настраивало на движение вперёд, к нашему дню Победы - полному выполнению намеченной программы полета.

Когда в наполненные праздничным настроением дни Московской Олимпиады пришла горькая весть о безвременной кончине этого талантливого человека, в памяти всплыла мелодия, наиболее полюбившейся нам песни "Он вчера не вернулся из боя". В словах этой песни с удивительной достоверностью передана грусть, душевная опустошённость, возникшая с утратой близкого человека, который был рядом, был неотделим и которого сейчас уже нет.

"По чьей вине?” Юрий Карякин.

Сегодня сороковины. И все эти дни не выходит из памяти, всё звучит, всё болит и всё сильное Володино: "Протопи ты мне баньку по белому. Я от белого свету отвык..." И не только это, конечно. То одно всплывёт, то другое...

"Купола в России кроют чистым золотом"

"Двери настежь у вас, а душа взаперти" и, конечно:

"Вдоль обрыва..."

Непостижимо: откуда, откуда он, молодой, так много и так кровно знал про нас всех? Про войну, хотя сам он не воевал. Про тюрьмы и лагеря, а сам не сидел. Про деревню нашу, ведь сам то горожанин прирождённый. Как успел он прожить столько жизней и каких? Как всё таки невероятно много может сделать один человек, а ведь и он не всё сделал...

Вот уж кто не щадил себя: чтобы найти, сказать, пропеть правду, чтобы сблизить людей и (это кажется уже вовсе невозможным) сблизить совсем разные далекие поколения - пятидесятилетних и двадцатилетних. А чем ещё можно сблизить их надёжно, кроме правды, помощи друг другу, кроме совести? Все его песни - это он сам всё время прислушивается, боясь пропустить чей-то сигнал бедствия. Это он сам мчится кому-то на помощь, боясь опоздать. Это он сам поминки виноватые справляет о павших (себя, себя виня в их гибели), боясь кого-нибудь забыть, не понять, раз уж не удалось спасти.

И откуда он предчувствовал, почти дотошно знал свою судьбу?

Сам загадал её и сам же отгадал. Ведь все его песни - это какая то неистовая гонка, гонка и от гибели своей, и навстречу ей. Вот загнанные кони, спасающие его от смерти: "Поклонился я коням до самой земли...” А вот: "Чуть помедленней, кони, чуть помедленнее. Умоляю вас вскачь не лететь..."

Всё так и сбылось (как по писанному, как по спетому), а главное - сбылась его неистовая любовь к России, неистовая боль за всё. Сбылась и ответная боль, ответная любовь. Совесть сбылась. Совесть - это ведь весть (весть от человека к человеку: совесть).

Тот кто был на его похоронах убедился (может быть к полной и радостно горькой неожиданности для себя) - есть, есть все таки то, что мы почему-то стесняемся верить и без чего, наверное, не захотим даже и жить, то, что названо правдой на земле. Есть, когда есть эти десятки тысяч людей, которых никто не приглашал, не организовывал и которых собрало и сблизило человеческое братство. Такое не прикажешь, не закажешь, не придумаешь. И оказалось как много, очень много родных людей, - родных ему, а через него и между собой родных. Это было не "поэт и чернь". Это было - поэт и народ". Это и был народ, который знает, что потерял из своих самых совестливых, мужественных и безудержно талантливых сыновей - из тех, кто, казалось, перевелись уже на Руси, а вот есть же. Из тех, кого называли у нас когда-то "непутёвыми", "забубёнными" и кого любили почему-то горячее всех, самых давильных, самых послушных.

Это были самые светлые похороны. Надо было видеть собственными глазами, как люди шли мимо его гроба, шли часа три-четыре (если бы можно - шли сутками). Надо было видеть Таганскую площадь: море людей, притихших, возвышенных. Море людей и море цветов. Правда, был момент, когда выносили гроб из театра к автобусу и когда, казалось, эти люди, хлынувшие навстречу, сомнут милицейские посты и быть Ходынке - как вдруг Юрий Петрович Любимов стал добро махать рукой людям этим из автобуса. Его увидели, узнали и ответили тем же: отхлынули, остановились и долго махали вслед автобусу руками, цветами. А мальчики выпустили в небо сотню голубей. Кто может подсчитать, сколько добрых поминок прошло в Москве, в России по Володе в ту ночь, 28 июля, прошло под его песни, с его песнями, сколько людей, слушая их, молча встречались друг с другом глазами, заново сближаясь: есть, было у нас, среди нас такое чудо, как Володя Высоцкий. Есть, не перевелись и будут ещё новые, другие, но все равно такому как он больше не бывать. Михаил Ульянов прав, когда сказал на панихиде: он настолько неповторим, что песни его невозможно спеть никому, никому, кроме него самого.