В русском лесу - [13]

Потолковав как следует, долгонько, не меньше четверти часа — времени вполне достаточно, чтобы все выведать, узнать и даже совершить охмурение, Хавроньюшка, сияя от победного торжества лицом, явилась вновь перед подругами и как ни в чем не бывало запросто доложилась.

— Гляжу я на него, девоньки, на соседа то есть, и думаю: где я его видела? А как вплотную посмотрела, — да это ж, ей-богу, мой клиент — массажем я его пользовала лет уж, никак, пять назад. Я призналась, а он говорит: массажистка ты хорошая, только, говорит, баня ваша мне не по нраву; ходят всякие и бутылки носят, и рыбу копченую. Избрал, говорит, я другую баню, потише. А тебя, говорит, помню и хвалю.

— Может, ты его еще помассажируешь, — с ехидством в голосе сказала Евдокия, подмигнув как сообщнице Таисе, — вот у вас и склеится дружба.

— А что, верное дело ты говоришь, — запросто, не моргнув глазом, ответила Хавроньюшка. — Просит, почему бы и не услужить, мне это в привычку. Баньку домашнюю он просит истопить по всем правилам, легкую — на осиновых и березовых полешках, скусную. Хорошая банька у Веры Яковлевны, по-белому и с каменкой. — И она ясно и по-детски простодушно, наивно глядела на подруг, удивляясь, что же им не нравится в ее речах.

— Бросила бы ты, Хавронья, баню, — проникновенно посоветовала Евдокия, осуждающе качая головой. — Незачем ему баня, а тем паче тебе, честной женщине.

— В самом деле, оставила бы ты, подруга, эту затею, — подтвердила и Таиса. — Не к чему, нехорошо подумает обо всех нас этот человек, не знаю, как его звать-величать.

Хавроньюшка задумалась всего лишь на одну коротенькую минутку, голову вниз склонила, потом вскинула на подруг лицо и спокойно и решительно выговорила:

— Зовут его Вельямин Вельяминович, так он мне сказался... А насчет бани переменять своего мнения не буду. Раз уж пообещала — слово мое твердое. А вы хоть лопните на месте, все равно по-своему сделаю.

Хавроньюшка и впрямь не стала откладывать дела в долгий ящик — тут же горячо, с каким-то даже остервенением резвости принялась за привычное для нее банное дело. В парусиновый мешок уложила она жестяное ведро, резиновые рукавицы, рогожные мочалки, которых у нее хранилась целая дюжина, самой различной мягкости, жесткости и эластичности, специальные губки влаговпитывающие — производить освежение тела, камень-пемзу — наросты стирать с пяток и еще кое-что по своей банной специальности, — и с мешком на загорбке прямо-таки вприскочку, смешной своей походочкой удалилась на подворье парикмахерши Веры Яковлевны. Вельямин Вельяминович, видели Таиса с Евдокией, дождавшись у ворот банщицу, следом за ней вошел в калитку, захлопнув ее, и, слышно было, затворил ее на внутренний засов.

Вскоре с подворья Веры Яковлевны послышались гулкие в тишине вечера удары топора — то Хавроньюшка или, может, сам Вельямин Вельяминович, кто-то из них колол дрова для банного истопа. Вслед за тем в воздухе густо потемнело — с подворья парикмахерша хлынул на улицу синий духовитый дым. Баня затопилась.

Евдокия с Таисой смотрели друг на друга с недоумением и растерянностью: вот она какая Хавроньюшка! Правду говорят: в тихом омуте всегда черти водятся...

А дальше произошло вот что. Со стороны города на укромную окраину подуло вдруг ветрами, издалека натянуло тучи, у горизонта загромыхало, резанули молнии — приближался тревожный грозовой час. Дым с подворья, где топилась баня, летел клочьями. Таиса с Евдокией нервно, торопливо снимали с веревки и белье и другие монатки, заносили их в свои комнатки, досадуя на грозу, налетевшую так не ко времени.

После того как все было перенесено в дом, две вдовицы сошлись на обшей кухоньке и принялись судить Хавроньюшку. Такая-сякая, хитрая, с задней мыслью. Евдокия давно уже заметила, что она способна на подвох. И Таиса не из простачек, понимала: Хавронья, хоть и ростиком мала, да шустра, интерес свой блюдет, известно, своя рубаха ближе к телу. Ишь, сообразительная какая, знает, в чем пожилой человек больше всего нуждается — в баньке...

— Бесстыжая она, — сказала Евдокия, — в бане работает, всего нагляделась.

— Деревенская она, — добавила Таиса. — Мы — простые с тобой, она прямо как ехидна.

Мытье костей Хавроньюшке было прервано оглушительным ударом грома, будто в таз над головой скалкой ударили, после которого разразился обильный ливень. Вдовицы, удалившись каждая в свою комнатку, закрыли форточки, присели подальше от окон и отдались грустным размышлениям о счастье, о несчастье, которые сваливаются на людей так неожиданно, о годах, которые проходят без возврата, не принося радости...

Гроза мало-помалу улеглась, в природе водворился порядок, наступили вечерние сумерки. Вдовицы по-прежнему сидели каждая в одиночестве, отдаваясь грустному настроению.

И вдруг с треском распахнулась калитка подворья Веры Яковлевны, из калитки вырвалась, будто гнались за ней собаки, босая, простоволосая Хавроньюшка и со всех ног бросилась к телефонной будке, что напротив автобусной остановки. Покрутила диск, сказала что-то в трубку, бросила ее и обратно сломя голову в дом Веры Яковлевны. Ясно, что-то произошло, а что — невдомек ни Таисе, ни Евдокии. Но вскоре все стало ясно. К воротам дома парикмахерши подкатила, громко сигналя, карета «скорой помощи», из машины вышли люди в белых халатах и вошли в калитку. Ага, догадались вдовицы, видно, Вельямину Вельяминовичу нехорошо стало: замассажировала, видать, его Хавроньюшка, перестаралась...