В регистратуре - [90]

Когда Михо стал на ноги, завел собственное дело, начал ездить по свету, по-доброму, по-хорошему отделившись от богатея Медонича, когда по селам прошел слух, что Михо — голова, каких мало, что нет ему равных среди барышников, что он, можно сказать, еще мальчик, гребет деньги лопатой, душа Каноника наполнилась самыми радужными надеждами. Он принялся своим тонким, изощренным нюхом выведывать семейные тайны богатея. Сегодня ухватит одно, завтра поймает другое, послезавтра незаметно шагнет дальше — неустанно, осмотрительно, с умом проложил Каноник своему сыну путь к сердцу заносчивой, тщеславной богачки Юсты. По крайней мере, так ему казалось, и однажды, когда Михо и Медонич вернулись с далеких ярмарок, он подошел к сыну сзади, похлопал его по плечу и весело заворковал:

— Михо, сучий сын, все на мази, все! Теперь, мудрая твоя голова, за дело! Юста уже любит тебя — вся красная делается, чуть не дрожит, словно со сна в крапиву упала, как о тебе заговоришь. Намедни сказал ей тихо так, спокойно: «Михо мой растет, что сосна в бору, всякий день гребет то, чему и святые с алтаря улыбаются. Эх, да ведь это еще не все, что нужно! Хочется ему, чтоб прильнуло что-то к его душе и сердцу, как плющ к дереву. А ты б хотела, Юста, стать моей сношкой, а? Что скажешь, моя милая красавица, в богатстве рожденная? Откройся мне, а уж я буду молчать, как камень!» Тут девка улыбнулась, боже ты мой, хлоп меня по плечу: «Ой, Каноник, сохрани бог от зла, но вы злой человек!» — «Скажи, милая, «да» — и дело сделано!» Она пожала плечами, подняла брови и выкрикнула: «Да! Да! Да!» — и бежать. Теперь, Михо, сам гляди, что к чему! Она, конечно, бог свидетель, не горная фея, но и твоя мать была не райской розой, а вот живем, слава богу, хорошо и в согласии!.. А ведь Юста единственная дочь — что отцово, то и ее, а что ее, то и твое будет!..

Михо оказался возле Медоничевой Юсты. Она смущенно огляделась по сторонам, как бы спрашивая, что собираются делать подруги? И вроде бы немного покраснела…

— Юста! Добрый день, счастливой пасхи! — взял парень девушку за руку. — А крашенка где?

— Я и для тебя припасла! Да еще какую! — осмелела Юста и достала из шелкового платка яйцо, разрисованное цветами, с какой-то надписью. — Ну что, хороша крашенка? — расхвасталась Юста. — Найди девушку, у которой крашенка лучше, я уступлю ей первенство.

— О, я верю, моя Юста думает про меня, но и я о ней помню в далеких краях, — шептал парень, разглядывая крашенку, которую держал в левой руке, а правой не спеша вытаскивал из-за пазухи маленький сверток. — А это тебе, милая моя, отдарочек!

Блеснуло жемчужное ожерелье. Девушки многозначительно переглянулись, молча подталкивая друг друга.

Юста перебирала ожерелье в руках, оно сверкало и сияло на солнце. Ей хотелось, чтобы все видели и знали, какие подарки привозит ей тот, кого с завистью называют ее женихом. А Михо в шляпе набекрень с гордым видом шагал рядом с девушкой, тихо нашептывая:

— Гляди, теперь я снова человек, теперь нет под этим божьим небом ничего, чего бы у меня не было! А когда я один мотаюсь по свету, эх, кто бы знал, каково мне…

Девушка делает вид, что не слушает, разглядывает дареное ожерелье…

Как только коротыш Каноник, разглагольствовавший о чем-то в толпе мужчин, углядел своего Михо с Юстой, он быстро выбрался из тесного круга и подкрался сзади к молодым людям.

— Вишь, как быстро встретились голубь и голубка! А вы обменялись крашенками, чтоб наверняка знать, что ваш договор не пустая болтовня, не птичий щебет? Благослови господь такую пригожую парочку! Второй такой нигде не сыщешь! Надо бы вам скорей повенчаться. К чему разделять и разлучать два согласных, любящих сердца!

Подошла и Длинная Ката, но ни слова не сказала молодым, только, когда супруг заговорил о скором венчании, промычала что-то невразумительное, кажется: «У тебя в башке одно богатство девки, а не любящие сердца!»

— Хм, вот это да! Чего только на свете не бывает! — сказал музыкант Йожица, перекинув свою новую трубку из одного угла рта в другой. — Видал, какими подарками обменялись Юста Медоничева и Михо! Эх, везет же соседу Канонику, счастье, оно и на печи найдет! Что поделаешь? У кого пусто, у кого густо! Юста у них единственная, теперь дьявол, что в подвале сидит, общий будет — и Медонича, и Михо…

— А тебе-то что, Йожица? Неужто ты хотел бы стать зятем Медоничу? Думаешь, мир перевернется, если этот цыган-конокрад женится на Медоничевой тумбе! Она ему под стать! Ей-богу! У него еще молоко на губах не обсохло, она ему в кормилицы годится! — с затаенной злобой говорил камердир, губы у него дрожали.

— Само собой, девка постарше Михо, и, бог свидетель, цветочек этот давно расцвел, уже и морщинки у глаз… Но народ наш не привычен ко всяким там красотам… Эх, скольким я сыграл на своем старом басе последнюю девичью песню, а среди них были и кривоносые, и кривозубые, и косоглазые, и хромые, и голова тыквой и ничего, живут не хуже людей. А коли за ней пошел набитый барахлом сундук да деньжонки кое-какие, ликуй и пой всякий день: «Народился царь небесный…» Юста ж принесет не только сундук и не кое-какие деньжонки, а целый амбар денег… Тут, дорогой, не так еще запоешь! Деньги — это деньги! Самые главные и сильные господа в мире! Кто тогда сладит с нашим Каноником? Вот поглядишь на него, он уж не станет крутиться да скромно топтаться вокруг тебя, как сейчас, задерет нос почище мадьярского гусара и будет смотреть на наши холмы, словно он над ними хозяин! Эх, останься дома Ивица, может, и я бы его так женил? Может, и он теперь был бы не хуже Михо? А чего ж, он всегда брал над ним верх, все его нахваливали: господа, мужики, попы, учителя, а это учение его такое уж долгое, как, прости меня, господи, дорога в Рим!