В регистратуре - [84]

Камердир — половины зубов у него вообще не было, а все коренные были гнилые и дуплистые, — крепко сжал губы и окрысился на Каноника.

— Еще чего? Я тебе не корова на ярмарке, чтоб ты мне в зубы смотрел! У тебя свои, у меня свои!

Камердир извлек из свертка два ярко блеснувших на солнце зеркала. Одно он попытался пристроить на сливе, но ничего не получилось.

— Эй, ярист, поди сюда! А ну, подержи зеркало — вот так…

— Дай я! — отозвался Йожица и подскочил первым.

— А ты сумеешь?

— Чего там! Что тут уметь?

Второе зеркало камердир держал сам, направив его так, чтобы в зеркале, что держал Йожица, видеть то лицо, то затылок. Он стал причесываться, натирая волосы душистой дорогой помадой. Потом достал разные щетки, какие-то блестящие сверточки. Он так долго охорашивался, что у музыканта Йожицы рука замлела.

— Видал, Каноник, как господа себя холят, помадят да охорашивают!

— Ризничий в церкви так святых не обихаживает! — сплюнул Каноник на колоду. — А ты чего ж, Ивица, не помадишься? — ехидно спросил Каноник школяра.

— А я молодой, мне этой канители еще не требуется. Вот у господина камердира годы уже прорыли борозды на щеках и на висках, ему без помады не обойтись!

— О, и вам бы, сударь, не мешало себя образить, чтоб в глаза не лезли ваша школярская грязь и чернильные пятна за ушами!

— Слыхал, Йожица, как господин камердир чтит Ивицу? Как он сказал?… — шептал, нагнувшись к уху соседа, Каноник.

Йожица только пожал плечами.

— Ты спрашиваешь, за что я уважаю господина яриста? Эх, индюк ты, индюк! «Ты» ему уже не скажешь. Его и учителя уважают, так какое у нас право говорить ему «ты»? — ответил камердир Канонику. Тот небрежно кивнул и с чисто крестьянской иронией, недоверчиво покачивая головой, принялся раскуривать свою трубку:

— Во как! Чего только господа не придумают! У нас младшим положено уважать старших, а там, вишь, дитю в зыбке кланяются: «Слава Исусу и Марии!»

— Ну уж нет… Господа не приветствуют друг друга, как вас, мужиков, попы с монахами выучили. Там здороваются так: «Кут морген», «Кут намт», «Кистимант»[64] и еще по-всякому! Правильно я говорю, ярист. Ивица? Ну-ка, выучи наших достойных земляков! — оскалился камердир, принимаясь заворачивать и складывать в баул свои туалетные принадлежности.

— Йожица, выплесни воду из чашки, не то есть не из чего будет! — распорядился расфранченный камердир, покрыв высокой шляпой свою премудрую голову, сиявшую на солнце от помады, как начищенный сапог.

Йожица молча отнес на помойку грязную жижу, в которую превратилась вода после того, как в ней умылся благородный камердир.

— А ты, сосед, не собираешься нынче сеять? — спросил музыканта Йожицу, когда тот нес с помойки пустую чашку, Каноник, поднимаясь с колоды, чтобы идти восвояси.

— Э, вряд ли! Хозяйка правда к пасхе готовилась, но кое-что надобно еще сделать к обеду. Да и обычай не велит копаться в земле в страстную пятницу.

— Что ты сказал, Йожица? Если я тебя правильно расслышал и понял, ты собрался обед готовить? Ни к чему. Мы с Ивицей пойдем к священнику, потом к учителю и еще кое к кому… Там найдется постная деревенская еда. Хочется чего-нибудь постненького, в городе ведь изо дня в день набиваешь мясом свое «грешное тело», как говорят монахи! — заявил господин камердир.

— На страстную пятницу? По мне в такой день из дому в гости не уходят! Не знаю, чтят ли господа наш деревенский обычай, но мы, ей-богу, на страстную пятницу ни к соседям, ни к друзьям, ни в какой чужой дом не ходим, — ответил Йожица.

— Еще чего? Выдумал тоже! Господин священник, одинокий деревенский поп, сидит, как сыч, и мой «туцбрудер»[65] учитель изнывает от деревенской скуки, и другая телегенция ждет нас не дождется! Шутка ли увидеть городских господ в своих запущенных и замшелых конурах! — Камердир повернулся на правой ноге, подхватил трость и пошел по склону. — Пошли, Ванча, пошли!

— Сегодня я не пойду, дома останусь, господин камердир!

— Как не пойдешь? Вот вам учтивость и тонкое воспитание! А что ж я им скажу? Как объясню? — обозлился Жорж.

— Сегодня я из дому ни ногой! После пасхи загляну к одному, к другому, а сегодня мне приятнее всего дома. Боже мой, страстная пятница, и я здесь, среди родных, с матерью, братом, сестрами! Да я просто таю от умиления, наяву оживают сладкие воспоминания о нашей дивной сельской жизни, особенно в праздники! Ступайте один, господин камердир! Я остаюсь дома! Счастливого пути! Я приехал не к деревенским господам, а к отцу с матерью, к братьям и сестрам!

— Мужичье мужичьем останется. Хамство и невежество! Ох, какой же из него ярист выйдет! — фыркнул камердир, трижды взмахнул тростью и осторожно, мелкими шажками начал спускаться вниз.

Йожица с сыном вошли в дом. Хозяйка озабоченно хлопотала около мисок и горшков, собираясь печь белые лепешки и коржики к пасхе, Там подсыплет муки, тут взглянет на опару, то подольет молока, то отольет, а сама хмурая, печальная, и все глубоко вздыхает.

— Ты что, жена? Вроде чем-то недовольна, а наш Ивица вот он, слава богу, приехал вместе с нами отпраздновать святую пасху! Одному богу известно, кто дотянет до следующей. Кто живой будет, а кто в землю ляжет!