В регистратуре - [81]

Михо, не проронивший ни единого слова, пока разговаривали старшие, спокойно погнал скотину и вскоре скрылся в кустарнике, окружавшем подножье холма, мимо которого они проезжали.

— А ты где был со своей телегой? — спросил, в свою очередь, Йожица.

— У богатея. Плеснул воды, подбавил сусла и продал ему. Хорошо он заплатил, честь по чести, и даже не попробовал! Вот это господин, милый ты мой! Хоть и ходит в крестьянских портах да рубахе! Ох, мне б его богатство, я б не сменялся со всеми попами и судьями!

— Чудно, что богатей купил у тебя сусло. Ведь он никогда и капли вина не купит, набивает погреба одними «дарами»! Надо и мне к нему сходить, — почесал за ухом Йожица, сдвинув шапку набекрень, — вернусь, повезу и я какие ни есть дары в его амбары и погреба.

Коротыш Каноник ничего не ответил, но намек понял. А Йожица только оглянулся:

— Прощай, сосед! — И быстро зашагал по узкой тропе среди густого кустарника.

— Счастливо! — вскочил Каноник с травы и поспешил за своим сыном.

* * *

На холмы, где стояли домишки и другие деревянные постройки музыканта Йожицы и коротыша Каноника, пришла страстная пятница во всей своей весенней прелести и очаровании. Утро выдалось холодное, и люди запихивали безрукавки покрепче, а босые пастушата, мальчишки и девчонки, без конца притоптывали на горном пастбище, чтобы согреть ноги. Но хоть утро стояло яркое и погожее, на полях, огородах, покосах и в садах толстым слоем лежала изморозь, она сверкала и блестела в лучах солнца, будто все вокруг было заткано и прошито серебряными нитями.

— Беда нам, горемычным! — тяжело вздохнул коротыш Каноник на своем холме, выйдя босиком из дома. — Страстная пятница-то обернулась черной пятницей, не гляди, что небо ясное да чистое и солнышко сияет с небес божьим светом! Ох, померзнут фрукты, виноград вымерзнет! Ох, ох, ох! Черная пятница, будь ты проклята!

— Изморозь на страстную пятницу! — удивлялся, зевая во весь рот, на своем холме музыкант Йожица, глянув через забор вниз. В голове у него стоял такой шум и гул, что он толком не мог разобрать: сумерки на дворе или рассвет? Спит он или уже проснулся? Вчера под вечер приехал сын Ивица, чтоб провести пасху в деревенском доме своих родителей. С ним прибыл и достопочтенный камердир Жорж… Пили до глубокой ночи. Йожица даже играл на своем облупленном басе. Кто-то еще прибежал на их холм с гуслями и ладно подыгрывал густому голосу баса, все в честь школяра Ивицы и камердира господина Юрича. Ух, и пили же они, пили… И у Йожицы на душе было легко и отрадно. Кому вчера за полной кружкой красного вина, когда все кипело и бурлило, могла прийти в голову страшная мысль, что завтра на горах и в долинах забелеет изморозь?

Ухватившись обеими руками за доски в заборе и перегнувшись через них, музыкант Йожица ждал, какой ветер пахнет ему в разгоряченное лицо, теплый или холодный, и неожиданно громко чихнул.

— Помогай бог! — крикнул коротыш Каноник с другого холма.

— И тебе помоги бог! Спасибо!

— Глянь, какой проклятый гость пожаловал к нам на страстную пятницу! Боком выйдут нам пасхальные пироги! А что это у тебя ночью гам стоял, ровно на свадьбе? И песни, и пляски, а?

— Да малый приехал, а с ним родич наш, господин камердир Юрич, вместе пасху отпраздновать; а когда в доме такие гости, тут уж целая свадьба, — сонно позевывая, еле слышно отвечал Йожица своему соседу.

— Это уж так завсегда, любят баре, что в опанках выросли да посконных портах, захаживать в наши деревенские халупы. Эх, эх, эх! Хорошо тебе! — невольно вздохнул коротыш Каноник. — Твой молодой господин завсегда вовремя является. А моего Михо, вишь ты, все нет да нет. Как стал сам промышлять лошадьми, скотом да прочим товаром, никогда его дома нет. Ох, все переменилось, как увел его в дальние края газда Медонич. Теперь-то уже он сам по себе бродит по белому свету, да и тот ему стал тесен, узок да мал. Молодость, молодость, что поделаешь? Медонич все твердит: «Михо, Михо! До чего ж парень везучий… Не фурлан, не цыган, не еврей, не тальянец, а всюду ему удача! Что моя торговля, моя хватка, мой опыт, мои деньги против его хитрости да изворотливости? Ничто!» Все б хорошо да ладно, только дома его никогда нет, а явится — чернее тучи, молчит, что пень, злой как черт. Все считает да считает, считает да считает, а потом снова в путь.

— Э, брат, его путям впору позавидовать! — вздохнул музыкант Йожица. — Вся округа кричит, что твой Михо чудом накопил богатство! Вскорости самому Медоничу будет его не достать! Молодой ведь совсем и такое счастье! Не тужи, сосед, что выбрал сын тернистую дорогу — пчела по всему свету мед собирает, муравей все домой тащит, а Михо загребает золото да серебро! Счастье ему, счастье и тебе!

— Есть, есть у него одна диковина! Год назад прискакал на какой-то чертовой арабской кобыле, низенькой и быстроногой — словно с неба Денница упала. Притащил сундучок, окованный железом да медью, тяжеленный, и не меньше сотни переборок. Приковал крепкой цепью к стене в своей каморке. Запер большим замком свою тайну и отпирает, лишь когда приезжает с далеких ярмарок, и то на минуту. А я частенько туда заглядываю, все хочу поднять эту угластую диковину. И, даром, что я когда-то подымал самого большого вола в селе, подлезши ему под брюхо, теперь, брат, этого кованого дьявола с места не сдвину, — закончил коротыш Каноник, сбивая шапку набекрень, гордый своим сыном.