В регистратуре - [71]

О, как откровенно ты обнажила свое чудесное тело, богиня красоты в золотой раме! Меценат повесил тебя в розовых покоях Венеры-Лауры. Отведи взгляд, Ивица, зеркало тебя выдает. Как соблазнительно и игриво улыбаются губки дивной мраморной богини! Но что мрамор в сравнении с жизнью? Что изображение розы рядом с буйно растущим цветком, наполняющим земные пространства благостью своего аромата? Ох, мать моя, простая, набожная крестьянка! Стыдно мне, стыдно. Стыд ледяной струей пронизывает бесчисленные, невидимые нити моих нервов. Как вырваться душе моей из этого невиданного ужаса, холода, небрежения, злобы, сладострастия, небесного огня, ангельской и дьявольской роскоши, вдохновения, восторга и восхищения? Стыдно мне, стыдно! Отведи взгляд, отведи, спрячься…

Лаура еще спала, будто роза в прикрытом листиками бутоне, как бабочка в чашечке белоснежной лилии, как жемчужная капелька росы в утренней шляпке подсолнуха, когда ее еще не коснулось горячее дыхание крылатого огненного бога.

Ивица Кичманович приподнялся, бледность покрыла его лицо. В коридоре перед дверью Лауры послышались тяжелые шаги.

— Лаура! Лаурица! — испуганно прошептал юноша. Девушка, едва проснувшись, протянула свои полные, обнаженные руки и обняла юношу.

— Лаура, ради бога, ты слышишь? Кто-то идет.

— Сон, любовь, восторг, милый! — улыбнулись ее еще не проснувшиеся глаза и губы, и она еще крепче прижала юношу к груди.

— Дорогая, послушай…

Раздался нетерпеливый стук в дверь.

Лаура вскочила, щеки ее вспыхнули.

— Тихо! — дрожа неслышно вымолвил юноша.

Тук, тук, тук! Кто-то нервно и властно задергал дверь.

— Тсс, — шепнула девушка, погладив юношу по голове.

— Барышня, откройте, пожалуйста, — раздался хриплый, усталый голос камердира.

— Что вам надо? Зачем открывать дверь? — спросила Лаура.

— Откройте, немедленно откройте.

— Я еще не одета.

— Ничего, прошу вас, откройте!

— Приходите позднее, — небрежно распорядилась Лаура и поцеловала юношу в глаза и волосы.

— Еще что? Позднее! Открывайте, важное дело, — прогремел грубый и сердитый голос Мецената.

— Ах, Ивица, брат мой! Пришла беда — отворяй ворота, — шепнула несколько напуганная Лаура, но тут же взяла себя в руки. — Я надену пеньюар, а ты спрячься вот здесь, в стенном шкафу, за этой занавеской.

— Мы погибли! — вымолвил юноша. — Лучше не открывать дверь, мы погибли!

— Погоди! Спрячься, там посмотрим.

Юноша укрылся в стенной шкаф и задернул занавес, заколебавшийся от его прикосновения.

Лаура прикрыла свои чудесные, обнаженные плечи и грудь, тихо подбежала к стенному шкафу, печально произнесла: «Осторожно, Ивица!», поправила занавес, затем, надев чулки и домашние туфельки, еще раз взглянула на занавес и отворила дверь.

У Мецената смешно отвисла нижняя губа, руки его тряслись, взгляд, как ищейка, рыскал по комнатам Лауры.

— Школяр куда-то подевался! — бухнул благодетель. Следом за ним в комнате появился и Жорж.

— А мне-то что? — отвечала, опустив глаза, Лаура.

— Вот и посмотрим! — пробормотал Меценат и забегал по комнате, как охотничий пес, вынюхивающий добычу. Жорж тоже оглядывался по сторонам.

Не прошло и несколько мгновений, как Меценат отдернул занавес на стенном шкафу.

— Ага! — зло, решительно и жестоко вскричал Меценат. Камердир осклабился, глупая улыбка исказила его лицо.

— Ага! — снова повторил Меценат. — Сиволапый мужик! Я думал — ничтожество, Дармоед, я думал, о, я догадывался…

— Эх, музыкант! Ну и попоют же у тебя отец с матерью с радости и умиления! Знал ведь, никогда из него не выйдет яриста! — утирал пот со своей шеи благородный родственник, упрямое злорадство и безразличие выразились на его лакейской физиономии.

— А ну убирайся отсюда, негодяй, свинья неблагодарная! Убирайся и чтоб ноги твоей не было в моем доме! Вот она, признательность сиволапого мужика, — задыхаясь, орал Меценат, хватаясь рукой за стул.

— Правильно, — бормотал камердир.

Ивица Кичманович вышел из-за занавеса и равнодушно уселся на стул. Лаура подбежала к нему и напустилась на Мецената и камердира:

— А ну, убирайтесь с женской половины! Вы обманом ворвались сюда. У вас нет никаких прав на меня и на брата моего… Ивицу. Убирайтесь отсюда, я знать не хочу, кто вы и что вы. Убирайтесь вон! — указала на дверь храбрая девушка.

— Ох, ваша милость, что же это такое? Прямо в настоящий ад окунулись, — взвизгнул камердир, а Меценат, держась руками за голову, трясся всем телом, на лице его тусклый румянец чередовался со смертельной бледностью.

— Родственница! Позор, позор, это же позор! — дрожал пораженный старик.

— Какая еще родственница? Это неправда, ложь… Сам ты старый греховодник! Тебе надо стыдиться! А он — мой! Мой! — крикнула девушка.

— Она моя! Ваша милость, несмотря на все благодеяния и заботы о слугах, на это вы не имеете права… Она моя!

Старик стиснул губы. Лицо его потемнело, глаза потухли, щеки будто покрыло пеплом, казалось, он вот-вот упадет в обморок. Опираясь на верного камердира, он заковылял из покоев Лауры.

— Ивица, все, что мое, — твое! — воскликнула красавица и пылко, страстно, горячо обняла юношу. — Ты уйдешь отсюда, и я за тобой. У нас есть молодость! У нас есть жизнь! Все, что мое, — твое!