В регистратуре - [38]

Но все вскоре переменилось.

Разнесся слух, что из дальних краев возвращается в свое имение вельможа. Он провел на чужбине почти всю жизнь, огромные его владения, можно сказать, были ему совсем незнакомы. Управляющий тоже не знал своего господина. Все вокруг пришло в лихорадочное движение. Строения обновлялись и ремонтировались. Особенно хлопотали о господском доме, а больше всего — о покоях вельможи. Здесь всем командовала жена управляющего… Нередко, глубоко задумавшись, она устремляла свои громадные, черные с поволокой глаза в бескрайнюю даль, будто увидела там что-то милое, прекрасное, важное и нежданное. С настойчивым любопытством она расспрашивала стариков о вельможе, его жизни и его прошлом. Однако она не узнала ничего другого, кроме того, что он юношей уехал отсюда и больше никогда не возвращался. Итак, пока переоборудовали дом и готовили его к приезду вельможи, пышная красавица как-то отдалилась от людей, перестала интересоваться своим окружением, забыла о своих обожателях. Все чаще, безмерно усталая, она с загадочным вздохом отдавалась любви своего супруга. Немая и безответная, она обвивала загорелую шею мужа, он, сам не свой от счастья и блаженства, с удивлением отмечал, что его нежность не вызывает у нее досады, как это было почти всегда до сих пор…

В день приезда вельможи крестьяне и прочие обыватели, празднично одетые, собрались встретить высокородного соседа. Конечно, не забывали и про старинный обычай, что такие события увенчиваются богатым пиром, который устраивает знать для окрестных жителей.

Управляющий сам занимался подготовкой встречи, жена же его причесывала деревенских девушек и заботилась о цветах, которыми они должны были усыпать дорогу, где будет проходить вельможа.

Управляющий так устал, что едва способен был надзирать, вытирая обильный пот с низкого лба и толстых щек, за тем, как выполняются его распоряжения. А жена его, как только стало известно, что вельможа приближается, удалилась к себе, чтобы тайком наблюдать из окна за всем происходящим.

— Как думаешь, не потому ли управляющий грустный, что колокольчики, звонящие сейчас во дворце в честь нашего вельможи, звонят заупокойную его господству? — крутил свои могучие усы высоченный, плечистый крестьянин лет шестидесяти, господский смотритель, наклонясь к уху облаченного в форму лесника, который только что к нему подошел.

— Э, кто знает? — вяло отмахнулся лесник, перехватывая свое ружье поудобнее. — Мне-то он кажется сегодня веселее, видно, удалось свести концы с концами. Говорят, семь потов с него сошло, а все равно ничего не получилось, пока на помощь не подоспела его чертова половина.

— Семь бесов пляшут в глазах этой женщины, — сдвинул на бок свою новую красную торбу смотритель.

— Мне ли не знать ее, Вид! Будь вы помоложе, и вы б с ней познакомились.

— Но в последнее время она вроде угомонилась. Между тем пора кому-нибудь и тебя сменить.

— Как бы не так! Ошибаетесь, Вид. Ни с кем она не путается явно и открыто, ни с кем не расстается со скандалом. Обезопасит себя со всех сторон, пленит любезного себе человека, тогда только и пускается во все тяжкие. Прости меня, господи! — Лесник, теребя правой рукой свои черные, густые усы, задумчиво устремил разгоревшийся взгляд в окна управляющего.

— Странно все-таки, такой проныра и разбойник, а не видит и не слышит, что в собственном загоне делается, — не унимался смотритель.

— Да уж известно, чем он живет, а чем она. Он тащит и тянет все, что в руки плывет, а плывет, ей-богу, не мало. И у нее всегда шито-крыто, не подкопаешься. Да, жена у него доподлинный Люцифер в юбке, истинный турок в женском обличье.

— Какую жену искал, такую нашел. Не удивительно, что втихаря люди поговаривают, будто покойницу он удушил. Мученица. Она была из тех тихих, добрых и кротких женщин, которыми славятся наши края, она и родилась и росла тут, пока не сграбастал ее этот волк. А что потом себе приволок — пусть сам и расплачивается. Бог правду видит, да не скоро скажет, — закончил смотритель, поднеся к глазам руку.

Послышался нарастающий гул голосов, громче и сильнее зазвонили колокольчики во дворце, а с ближайшей горы загремели мортиры.

— Едут! Едут! Едут! — выкрикивали крестьяне, обнажая головы.

Вдали на главной дороге катились облака пыли. Наконец из них вынырнула старомодная карета, похожая на лодку, и медленно закачалась на узкой аллее, ведущей к дому. Четверка лошадей спотыкалась, видно, аллея была для них тесна.

Когда экипаж поравнялся с вереницей крестьян, вельможа вышел и пешком направился в свой дворец.

Это был высокий, крепкий мужчина с ясными и проницательными глазами.

Мужики орали во все горло, бабы целовали ему руки. Он выглядел усталым и безучастным. Случайно взглянул он на окна управляющего. Глаза его ожили, он поправил воротник и опять потянулся взглядом к тем окнам.

— Вот уж дал бог здоровья! Писаный красавец! — воскликнула дебелая мясничиха из крестьян-переселенцев с двумя несуразными и уродливыми бородавками на каждой щеке, что как часовые стерегли широкий, приплюснутый нос.

— Ой, Терезия, слова-то твои — смертный грех. Как может живой человек быть красавцем? Красив один лишь бог, слава ему и хвала, да ангелы-хранители. Дура! — крутя своей почти четырехугольной головой, наставлял Терезию ее муж Адам, невысокий, круглый, как бочка, человек.