В районной больничке рядом с Москвой - [4]

И вдруг действительно “реки” крови! При очередном движении скальпеля как будто прорвалась плотина — кровь залила всю операционную рану и скрыла под собой все, что требовалось распознать. Сразу проснулся, казалось бы, дремавший анестезиолог, стал диктовать своему напарнику какие-то лекарства, которые надо добавить в капельницу. Движения врача-гинеколога стали гораздо более быстрыми, и хотя она ничего не сказала, медсестра стала подавать ей большие марлевые салфетки, которыми доктор буквально затыкала эту кровавую дырку. Салфетки намокали, врач бросала их тяжелыми шлепками, не глядя, в таз под операционным столом, попадали не все (“Вот почему пол и стол после операции такие грязные”).

— Дело плохо, — негромко проговорил анестезиолог, будто и не хотел, чтобы его услышали.

Но его услышали. Руки хирурга стали двигаться хаотичнее, темные тяжелые тампоны все чаще шлепались рядом с тазом.

— Давление падает, надо бы переливание наладить, — быстро проговорил анестезиолог, ни к кому конкретно не обращаясь.

Наверное, это было не один раз отработано: медсестра тут же деловито выудила из груды стерильных инструментов обычный половник (!), установила на операционном столе пол-литровую стеклянную банку (конечно, оба предмета тоже были стерильными), и половником, как суп из кастрюли, начала зачерпывать кровь из раны на животе у больной и сливать в банку. Валентина Петровна направляла половник в место наибольшего скопления крови. Когда банка почти наполнилась, медсестра также по-деловому перелила кровь в капельницу (называлось это “реинфузия”).

Врач в это время что-то вырезала в кровавом месиве. Непонятно, как она определяла, что есть что. Но вот часть живого организма наконец отсечена и отправлена в уже переполненный таз.

— Шить, — короткое слово врача не требовало пояснения, и медсестра подала ей инструмент с толстой кривой иглой. Валентина Петровна шила, определенно не видя, куда втыкает иглу, потому что все заливало кровью. Тем не менее постепенно крови становилось меньше, медсестра сама макала тампоны в рану, которая тоже уменьшалась по мере зашивания.

Все! Последние швы на коже помазали зеленкой.

— Мы закончили.

Валентина Петровна отошла от стола, рывком сдернула с рук перчатки, с плеч — халат (завязки сзади просто оборвались) и ушла из операционной.

— Вот что значит “золотые руки”, — почтительно глядя ей вслед, произнесла медсестра.

— Привезли бы пораньше и обычные руки подошли бы, — проворчал себе под нос анестезиолог.

А я не понимала: все хорошо или все плохо?

— А что с ней теперь будет? — решилась я спросить у медсестры, кивнув на больную.

— Теперь-то все должно быть нормально, — ответил за нее анестезиолог. — Но еще бы чуть-чуть и… — он не закончил фразу, а только махнул рукой.

“Вот это да, значит, мы все-таки опаздывали”, — подумала я огорченно.

— Ну, что там, долго еще? — спросила медсестра.

Вместо ответа анестезиолог поднялся с круглой табуреточки, на которой просидел всю операцию, и принялся хлопать прооперированную женщину по щекам:

— Алло! Пора просыпаться!

Женщина с трудом открыла глаза и смотрела непонимающим взглядом. Резким движением анестезиолог вытащил у нее изо рта трубку, женщина закашлялась, из уголка губ потекла тягучая слюна. Трубка тоже была вся в розовых слюнях, анестезиолог швырнул ее в таз под столом. Я вздрогнула: “И это тоже мне придется мыть?”. Между тем врач наклонился над больной и механическим голосом, с паузами спрашивал:

— Как тебя зовут? Как тебя зовут?

И вот женщина с запинанием выговорила:

— Наташа…

— Ну, все, можете увозить. Историю я потом принесу, писать много надо.

Анестезиолог уселся опять на свою малюсенькую табуреточку, согнулся и, положив историю болезни на коленку, принялся строчить.

— Подвози каталку, — это уже сказано мне.

Медсестра поснимала простыни, которыми была укрыта больная, и побросала их в большую кучу на полу. Да, неприглядный вид у операционной к концу операции.

— Слушай, что надо делать, — начала медсестра, когда я поставила каталку рядом с операционным столом. — Берешь ее двумя руками под плечи, а я — за ноги, и на счет “три” перекладываем. Поняла?

Я кивнула, и процесс начался. На счет “три” я пыталась поднять больную, но ничего не получалось, так как медсестра одновременно брала ее за лодыжки, а таз, что называется, проваливался. Медсестра прикрикнула на меня:

— Резче надо, резче!

Видя наши мученья (а ведь мучились-то мы трое: больная была в сознании), анестезиолог только вздыхал. Наконец он не выдержал:

— Да возьмите вы ее под зад!

С кряхтеньем, сопеньем и ощущеньем, что кончились все запасные силы, мы переложили больную на холодную металлическую каталку. Медсестра полуприкрыла ее маленькой простыночкой, и мы покатили в гинекологическое отделение. За окном коридора начинало светать, но свет этот был хмурый, невеселый, а может быть, это мне так казалось из-за усталости.

Звоним в дверь гинекологического отделения. Открыла дежурная медсестра, которая оказалась подругой моей наставницы. Взаимные восклицания по поводу встречи, привычные стенания по поводу их недооцененной работы. Мы с больной ждем. Я прислонилась к стенке и закрыла глаза. Мысли только о себе самой (в сострадательном наклонении). Хотелось лечь и спать, спать, спать. Но перед этим обязательно вымыться, а еще лучше, чтобы кто-то вымыл, а я бы могла не открывать глаза.