В рай и обратно - [24]

Пока вместо докеров на борту появились чернокожие полицейские, вооруженные внушительными дубинками. Они выглядели опрятно и живописно в синих гимнастерках и шортах, в черных «ковбойских» шляпах с кокетливо загнутыми полями, в тугих обмотках на ногах. Но смотрели они на нас с подозрением.

Мы все еще стояли на рейде, ожидая, пока освободится место у какого-нибудь причала. Порт неторопливо «изучал» нас. У спущенного над водой трапа сновали моторные катера. На наше судно поднялись агент, таможенники и черный врач под белым зонтом. Он расположился в каюте баталера и вызывал нас всех по очереди к себе с единственной целью — пожать каждому руку.

Город дрожал в знойном мареве. На горизонте маячили рыжеватые горы, окаймленные у подножия серо-зеленой чахлой растительностью. Ближе — свободно разбросаны желтые здания европейского типа. На их фронтонах висят английские надписи. Между зданиями торчат жесткие плюмажи пальм. Все это неподвижное, застывшее от жары. Даже открытые автомобили двигались по приморским скверам и бульварам вяло и как бы нехотя.

Агент — еще один англичанин, в ближайшие дни покидающий Порт-Судан, — остался обедать с нами. Он был хорошо осведомлен и смог объяснить нам наконец наше положение. Власти ничего не имели против того, чтобы мы сошли на берег, но тут возникали некоторые технические осложнения. Нам нельзя было иметь при себе никакой иностранной валюты, а это лишало нас возможности не только передвигаться по суше, но и добраться до нее, поскольку до сих пор никто не мог сказать, когда мы получим место у причала. Мы знали по опыту, что в этих краях деньги можно заменить сигаретами, но тут возникала новая трудность: разрешалось брать с собой не более двадцати сигарет. Этого хватило бы для оплаты проезда на лодке в один конец, к тому же оплаты незаконной, так как лодочники имели право принимать только местные деньги. Агент предупредил нас, что здешняя полиция имеет обыкновение производить личный обыск.

Но в то же время в самом городе в любом банке, не совсем официально, но в неограниченном количестве, можно обменивать доллары и фунты.

Мы спросили, в чем смысл этих противоречивых правил. Англичанин улыбнулся со снисходительной иронией и ничего не ответил. Его явно развлекало наше пристрастие к логическим мотивировкам.

Очевидно, ключ к пониманию этих вопросов был вовсе не в практических расчетах. Вопрос о притоке валюты меньше значит для местных властей, чем удовольствие поставить иностранца в затруднительное положение. Или, быть может, все дело в престиже собственной валюты? Забота о престиже (столь естественная в условиях вновь обретенной независимости) оказывается здесь нередко важнее всех других соображений; ее чувствуешь буквально на каждом шагу.

Лишь одно из многочисленных административных распоряжений, присланных нашему капитану, было издано новым начальником порта, сменившим на этом посту англичанина. Распоряжение это касалось вывешивания во время стоянки суданского государственного флага и предусматривало колоссальные штрафы, если флаг окажется рваным, грязным или нестандартного размера.

В тот же день мы увидели собственными глазами автомашины, которые видел наш капитан во время предыдущего рейса. Они стоят на одном из портовых подъездных путей на пыльных железнодорожных платформах. Стоят уже месяца три. Стекла разбиты, резина разъедена тропическим солнцем. Утиль. История этих, некогда шикарных легковых автомобилей печально проста. После военного переворота новое правительство купило шестьсот машин для государственных деятелей. И вот до сих пор никто не сумел организовать их распределение и доставку на места. Лишь в речах политиков правильные и красивые принципы воплощаются сразу в идеальной форме. В действительности же начало великих исторических процессов куда чаще похоже на печальный гротеск.

* * *

К счастью, люди никогда не бывают настолько совершенны, чтобы полностью воплощать в жизнь ими же самими придуманные правила. Чернокожий лодочник у трапа доверчиво взирал на нас, в то время как полицейские ощупывали наши карманы. Когда мы сели в лодку, он лукаво подмигнул, указывая на синие фигуры на борту, и сделал жест, означавший: «Не сейчас». Только когда мы очутились на безопасном расстоянии от «Ойцова», он молча отогнул край грязной тряпки, прикрывающей спрятанный под скамейкой ящичек. Там уже лежало несколько пачек сигарет «Уинстон» и «Кэмел». Мы, так же молча, бросили туда свой протащенный контрабандой взнос.

Экипажи судов, стоявших в порту, коротали время в Доме моряка. Мы были единственными белыми на широких, высохших от зноя улицах, среди окруженных садами зданий фешенебельного квартала. Город был погружен в дремоту. Только у ребятишек хватало энергии бегать и наполнять веселым гомоном аллеи парка, усаженные пальмами и кедрами. В тени больших деревьев лежали на траве люди в длинных белых рубахах и чалмах или разноцветных шапочках. На черных лицах сверкали глаза с желтоватыми белками. Они провожали нас (до тех пор пока можно было нас видеть не поворачивая головы) ленивым, пустым взглядом. В неподвижном воздухе раздавались птичьи голоса, напоминающие звуки флейты. Огромные птицы с розоватым оперением сидели на ветвях кедров и дремали или чистили перья своими крючковатыми клювами. Время от времени птицы неуклюже взлетали, шурша крыльями, и, описывая круги, поднимались высоко в небо. Глядя на их темные силуэты в ослепительной, солнечной выси, мы гадали, что это за птицы. Коршуны? Но у коршунов голая сморщенная шея. Для орлов они недостаточно благородны и недостаточно дики. Незнание мучило нас не меньше, чем жара. Мы еще острее ощущали свою отчужденность. Наконец, чтобы занять какую-то позицию в столь равнодушном к нам мире, мы пришли к заключению, что это коршуны.