В рабство – на экскурсию - [19]

— Значит, уже можно заводить уголовное дело? — голос Надежды прозвучал скорее утвердительно, чем вопросительно.

— Да нет, пока не вижу оснований.

— Но надо же как-то… всему этому помешать, спешить надо! Спасать ее!

— Очень мало сведений… а доказательств вообще никаких… Мы ведь ничего не знаем наверняка. Основываясь на одних лишь подозрениях, уголовных дел не возбуждают… И потом, они ведь тоже люди, и не всегда общение с девушками сводится у них… к вопросам криминального интереса. Может быть, все обойдется, и Ирина сама объявится…

Надежда едва сдержалась, чтобы не съязвить в адрес правоохранительных органов. Иногда лучше промолчать, чем сказать то, что думаешь. Да и не хотелось обижать человека, который вовсе не обязан был ей помогать, но все же старался…

— Ты ужинала? — вдруг спросил Юрий Петрович, неожиданно переходя на «ты».

— Да какой мне ужин! — воскликнула Надя. — Ирка где-то, — не закончила она и вдруг расплакалась, — может быть, ее в рабство уже продали!

— Надя, Надя!.. Спокойно, Надюша, — тихо, но властно сказал полковник, взяв Надежду за плечи, — не позволяй себе расклеиваться. Ты ведь… сильная женщина, с хорошим самообладанием. Такой, во всяком случае, тебя считают наши общие друзья… Хотя мне, если честно, в это слабо верится! — добавил он и улыбнулся. В его синих глазах заблестели смешливые искорки.

— Это почему же «слабо верится»? — поддалась на провокацию Надежда, вытирая слезы. — Вообще-то я — женщина, закаленная в тяжелой борьбе, — произнесла она не без доли самоиронии фразу, которую повторяла не раз в трудных жизненных ситуациях.

— Это здорово! — продолжал улыбаться Юрий. — Хотя… мне кажется, что такой женщине… «тяжелая борьба» не к лицу.

— Это какой еще — такой? И что — к лицу?

— Какой?.. Хрупкой… женственной… красивой. А к лицу — быть слабой, беззащитной и… любимой, — ответил он и посмотрел ей в глаза. Как-то странно посмотрел, — тебя же защищать хочется!

Надежда много раз слышала от мужчин подобные вещи и считала себя способной отличить искренние слова от дежурных фраз. Но комплимент из уст Юрия был ей приятен, и она не хотела анализировать, действительно ли он шел от сердца.

«Да уж, сейчас не самый подходящий момент, чтобы рассуждать о любви!» — решила Надя, но вслух ничего не сказала.

Ей иногда действительно очень хотелось быть слабой, защищенной и любимой, но все как-то не складывалось. Быть слабой можно себе позволить, только если рядом сильный мужчина, а у Надежды на горизонте такого не наблюдалось. Поклонники у нее, конечно, имелись, но она не была сторонницей так называемых «легких отношений», скоротечных романов не заводила, а посему находилась в состоянии «гордого одиночества», но в ожидании большого чувства…

— Пойдем прогуляемся? — предложил Юрий Петрович. — И поужинаем где-нибудь на воздухе. Я жутко проголодался!

— А дома к ужину не ждут, что ли? — спросила Надя не без доли язвительности.

— Да вот… не ждут! Ладно? — просто ответил он, улыбаясь. Его странная манера шутливо вставлять вопросительное «ладно?» там, где по смыслу его быть не должно, ее забавляла. — Как-то вот… некому ждать…

Они вышли из гостиницы и не спеша направились в сторону Измайловского парка. Майский теплый ветерок приятно окутывал плечи после ледяного кондиционированного воздуха.

— А почему я раньше тебя никогда не встречал? — с обезоруживающей улыбкой спросил Юрий. — Меня Володя частенько приглашал на ваши партийные посиделки, я даже был несколько раз… Мы же с ним только и видимся, когда он по своим партийно-демократическим делам в Москве оказывается… Сидели, бывало, вечерком… пивко попивали, о политике беседовали, и не только… Есть у вас в организации очень интересные ребята! Толковые, искренние… нестандартно политически мыслящие… а тебя вот не встречал…

— Но я же не с самого начала в партии… И мы не всегда все вместе собираемся, только если на съезд… Когда подписи сдаем — приезжаем по мере готовности. А может быть, я просто была в другой компании, где не пивко, а винцо попивают, — пошутила Надежда.

— Да? — засмеялся полковник. — И как же тебя в политику-то занесло? — продолжил он расспросы.

— А вот… очень хотелось изменить мир к лучшему. Как это у Маяковского: «Надо жизнь сначала переделать, переделав — можно воспевать…»

— Маяковского любишь? — удивился Юрий Петрович.

— Люблю!.. Но больше — Есенина… Тут слово «люблю»… даже недостаточно емко, чтобы выразить, что я чувствую, когда читаю его стихи, — призналась Надежда.

— А в этом мы с тобой похожи, — улыбнулся полковник.

Пряный вечер. Гаснут зори.

По траве ползет туман,

У плетня на косогоре

Забелел твой сарафан…

Юрий декламировал воодушевленно, с каким-то особым чувством проговаривая каждую строчку, смакуя каждое слово. Его бархатный баритон гармонично вплетался в эти чудесные, любимые с детства строки…

Полковник закончил читать, лицо его выражало чувства, навеваемые любимыми стихами и этим чудным майским вечером. А может быть, и обществом Надежды…

— Здорово!

— Да, здорово!.. А ты вот, королева, в политику зачем-то лезешь! И что тебе дома, у родного плетня, не сидится? — спросил Юрий, используя образность есенинских строк.