В пустынях Казахстана - [29]

Вот наконец неожиданно на нас глянула из-за поворота большим черным провалом ниша Саша хватается за рюкзак и торопливо в нем роется. Ниша метров тридцать шириной, десять глубиной и высотой около пятнадцати. В ней глубокая тень, прохлада. Сверху из многочисленных целей потолка доносится тонкий скрежет летучих мышей. Вылетают с шумом встревоженные сизые голуби. Мечутся скальные ласточки На полу — слой гуано. Ниже ниши, на склоне ущелья, крупные камни Рядом мокрая земля. Еще недавно здесь была лужица воды, сохранившаяся от потоков дождевых и талых вод, лившихся сверху, и… никаких следов ни человека, ни крупных животных.

— Ну, Саша! — не без иронии говорю я. — Ты, оказывается, способен к самовнушению.

Саша молчит, краснеет, топорик уже спрятал в рюкзак.

Рядом с нишей несколько причудливых красных столбов из песчаника, высоких, тонких, метров по десять — пятнадцать высотой. Вершину одного из них венчает будто гигантская голова, удивительно похожая на изваяние в картине Н Рериха «Дух Гималаев». Вершина другого столба похожа на голову безобразного старика. Хорошо, что в пещере никого не оказалось, что в ущелье мы одни, и от этого природа кажется девственной, и мы будто ее первооткрыватели.

За пещерой — большая колония песчанок. После обычного концерта все ее жители попрятались в норы. Ноги проваливаются по колено там, где почва изрешечена норами. Рядом роскошный зеленый тугай. Туда не проберешься. Слишком густы заросли и много колючек.

Вечереет. Легкий ветер гонит вслед за нами облако москитов. Они вылетали из нор песчанок и не прочь полакомиться кровью. Белесые и почти невидимые кровопийцы нападают почему-то только на наши уши. Мы трем ушные раковины, и они постепенно краснеют, горят. Проклятые москиты, испортили очарование прогулки!

Солнце садится за горы. Темнеет. Мы поворачиваем обратно к биваку, навстречу ветру, и москиты сразу же отстают от нас.

— Не кажется ли тебе странным, — спрашиваю я Сашу, — почем) москиты кусают только за уши?

— Да, действительно странно! — говорит он. — Наверное, на ушах 70 тонкая кожа.

Но за ушами и на внутренней поверхности предплечий кожа еще тоньше.

Предчувствуя окончание знойного дня, на камень выбрался ночной житель пустыни — маленькая ящерица пискливый геккончик. У него забавные глаза — желтые, в мелких узорах и с узким щелевидным зрачком. Если снять его голову крупным планом, выйдет на фотографии морда настоящего крокодила. Геккончик замер, уставив на меня желтый глаз. Пока я прилаживаюсь к съемке, на него садится большой коричневый комар-аэдес флавесценс, быстро шагает по спине и. угнездившись на самом затылке, деловито вонзает свой длинный хоботок. Вскоре тощее брюшко комара толстеет, наливается кровью. Ловко он выбрал место на теле геккончика. На затылке он неуязвим. Тоже, наверное, обладает опытом предков и кусает с расчетом!

Саша не верит в столь строгую рациональность поведения кровососов. Я же вспоминаю, что и клещи ловко выбирают место на теле животных и присасываются там, где достать их трудно или невозможно. Так же поступают слепни. А тот, кто не постиг этого искусства, остается голодным и не дает потомства.

Возвращаемся к биваку в сумерках. Вот наконец и дорога, по которой мы спускались в ущелье. На большой голой площадке покрытой щебнем и галькой, нет ни одного растения. Казалось, не жить бы в этом месте жнецам. Но посредине площадки вижу светлое пятно. Подхожу ближе. Понятно — скопление семян ясеня. Каждое семя с летучкой в длину около пяти сантиметров, в десять — пятнадцать раз длиннее муравья-носильщика. Бедные труженики, оказывается, ходят за семенами в тугай. А там сейчас как раз дерево роняет на землю свой урожай. Представляю, с каким трудом доставлялось каждое семечко. Жнецы не умеют сообща нести груз. Культура труда у них не достигла совершенства. Каждый тащит сам и, как бы ни было трудно, не воспользуется помощью.

Здесь же несколько холмиков муравьев-бегунков. Они уже угомонились, ушли спать, но, оказывается, жилища свои на ночь подготовили по-разному. Обитатели малых гнезд заложили выход частицами земли, наглухо закрылись, в больших же гнездах с крупным кольцевым валом земли выставили у своих входов сторожей. Размахивая длинными усиками, они внимательно следят за всем‘окружающим. Почему такая разница в поведении? Возможно, в большом обществе выгоднее выставлять сторожей, чем заделывать большую дверь.

Темирлик можно было бы еще назвать соловьиным ущельем. Соловьев много, а их пение — главная симфония этого урочища. Вначале мы с удовольствием слушали соловья у нашего бивака. Потом его неумолчный, громкий и довольно однообразный местный темирликский пересвист надоел. Затем привыкли, перестали обращать внимание, как в городе на шум автомобилей, на звуки радио. Но сегодня ночью все соловьи, будто сговорившись, объявили перерыв и замолкли. В какое время произошел этот антракт музыкальных соревнований, я не мог сказать, опасаясь разбудить своих товарищей поисками фонарика и часов. Зато кукушку мы слышали только одну. Почему-то им здесь не живется.

Рано утром раздался громкий топот. Из пустыни в каньон галопом 71 проскакали лошади и с шумом влетели в речку. Жадно напились и обратно ускакали. Чьи они, вольные красавцы?