В прошлом веке… - [16]
Ну, так вот: «10;», прямой эфир. Вели программу обычно двое. Перед каждым из ведущих листок с информациями, которые сегодня, сейчас, нужно прочитать. Они все разные. Есть что-то из официальной хроники, серьезные сообщения, есть криминальная хроника, иронические сюжеты. До десяти — двенадцати информаций в десятиминутном выпуске. Журналисту в «10;» нужно было обладать самыми разными талантами: официальная информация — ты должен её читать, как диктор Центрального ТВ, коммунальные темы — лексика приближена к разговорной, бытовой. И журналист в это время — друг, сосед зрителя, у которого прохудилась крыша, потёк кран.
Ведущие следят друг за другом, подхватывают разговор, вставляют реплики, иногда комментируют. В голове отсчитываются секунды — прямой эфир. На тебя смотрят тысячи глаз. Всё время чувствуется это напряжённое к тебе внимание.
Сатирическая зарисовка — тут можно подурачиться, изменить интонацию, голос.
Погода — зрителю после всего нужно дать расслабиться. Про дожди и солнце журналист рассказывает уже с тёплыми, домашними интонациями. Всё будет хорошо. Всё уже хорошо…
Десять минут прошли. Заставка.
Кажется, во врЕмя уложились. Всё удалось сказать? Так ли? Какая-то опустошённость, облегчение. Наверное, даже счастье.
Ну, тот, кто хоть раз испытывал оргазм — ну, вот что-то похожее…
Сейчас говорят: прямой эфир — да что вы? Мало ли чего кто может сказать? В прямом эфире ошибки, шероховатости. Которые прекрасно исправляются при монтаже…
При монтаже телепрограмма убивается.
Приходит монтажёр, который даже не пластический хирург, а, скорее — патологоанатом, и они, вместе с мудрым редактором, сшивают своего Франкенштейна…
И вообще, говорят, нужна цензура. У экранов могут находиться дети…
Могут. Да. Но не нужно переводить стрелки. И не нужно днём показывать фильмы и телепрограммы со значком 18+.
И, потом — зачем цензура, если есть Закон о печати? Не оскорбляй, не разжигай расовую, религиозную ненависть…
А, в остальном — пусть будет эта свобода.
Есть, к примеру, разные СМИ: Жириновский, Петросян, Жванецкий. У каждого своя аудитория. И каждый в пределах своей информационной досягаемости позволяет себе то, чем его наградила или обидела природа.
И — пусть.
Лишь бы не оскорблял никого. Не призывал…
Когда-то Осип Мандельштам написал стихотворение «Собачья склока». Перевод из Огюста Барбье.
Он долго его не мог опубликовать.
Потом вдруг — получилось.
Случился какой-то короткий промежуток в политике, когда новые революционные советские власти ещё толком не разобрались, чего писателям и поэтам можно, а чего — нельзя. И в этот-то короткий промежуток истории и времени стихотворение Мандельштама и опубликовали.
По утверждениям критиков, ни до, ни после стихотворению «Собачья склока» увидеть свет не удалось бы.
Хотя и не про нас оно совсем, а про французскую революцию…
Так и время прямых эфиров. Нет, не тогда, когда ещё не было этих волшебных средств записи и монтажа программ. А — время программы «Взгляд», время Влада Листьева, старых программ НТВ.
Когда Осип Эмильевич мог бы много ещё своего опубликовать.
То время прошло. И о нём уже можно только вспоминать.
— А, что это такое, — могут спросить молодые тележурналисты, — «Прямой эфир»?
Я ещё помню…
Презервативы СССР
По улице посёлка нашего Растсовхоз шёл пятнадцатилетний Антон Вольф и пел. Он всегда пел. А мне было лет восемь.
Из коридора мы с дядей Витей Савицким выглядывали на улицу и увидели и услышали Антона.
«Антон Вольф опять поёт» — сказал дядя Витя. «Гандон, да?» — я ляпнул слово, которое подобрал где-то на улице и посчитал, что оно подойдёт сюда очень кстати.
«Не надо так говорить» — сказал дядя Витя. Он, к тому же, был ещё и мужем моей учительницы, Нины Николаевны.
Я спросил: «Почему?». Я, правда, не знал. — «Это плохое слово», — коротко объяснил мне дядя Витя.
Секса в СССР не было. Но презервативы выпускать приходилось. И не столько потому, что было, на что надевать, а, всё-таки, наверное, чтобы меньше было абортов.
Советские презервативы выпускались сухими, густо пересыпанными тальком. Чтобы резина не склеивалась и в решительный момент граждан самой свободной страны психологически не травмировала.
Выпускали их сухими безо всякого злого умысла. Никто не хотел специально досадить женщине, которая просто так, из предполагаемого удовольствия, а не для деторождения, решила отдаться мужчине. При Советской власти между мужчиной и женщиной, на момент их интимного сближения, возникала такая любовь, что омрачить её было невозможно ни тальком, ни каким другим, даже весьма крупнозернистым, абразивом. Деньги тогда особого значения не имели, поэтому отношения носили чистый, бескорыстный характер. Никаких тебе олигархов, никаких чиновников с окладами олигархов.
Так что на тальк и сухую резину никто тогда внимания не обращал.
Единственное, что могло создать в обществе социальную напряжённость, так это перебои в снабжении граждан великой страны «Изделием № 2».
В 70-е в Актюбинске возникла именно такая ситуация.
Презервативы — это, конечно, не колбаса. Такой продукт, что о нём не поговоришь в очереди с единомышленниками. Не выйдешь с плакатом на улицу: «Даёшь, мол, презерватив!». Тут не только власти — даже друзья, товарищи по работе посмотрят на тебя, как на сумасшедшего.
Писал всегда «в стол». Не сразу. Вначале отсылал свои рассказы в «толстые» журналы, а потом уже складывал их в стол.Конец восьмидесятых. И как-то вечером подумалось: – А, напишу-ка я что-то из рук вон безобразное. Всё равно – никто не читает, всё равно «в стол». Вот – не буду себя ограничивать никакими рамками приличий. Матами, возьму и напишу всё сплошными матами. И – про разврат. Разнузданный такой, грубый, откровенный чтобы без всяких ограничений. Читать всё равно никто не будет. Никто и укорить меня не сможет…Сел и написал.Матами не получилось.
Проза Александра прекрасно написана и очень эротична. И если бы только это. Александр — автор умный и смелый. И, разогнавшись читать его рассказы, как щекочущую эротику, читатель рискует ушибиться о внутренние сложности, но это очень полезные ушибы. Есть у него рассказы, похожие на хитрые байки, из тех, что рассказывают друг другу мужчины, а затесавшийся меж своими Севела — записывает. Но есть и рассказы, похожие на лабиринты, в которых можно и заблудиться, — не завязнуть как в болоте, а остаться там, в рассказе.
Александру Дунаенко удаётся почти после каждого произведения поставить уникальный музыкальный аккорд, напоминающий звучание огромного оргАна с божественной музыкой, которая остаётся в душе и…тревожит… и наполняет мир сочувствием… и…ощущением чуда… которое неизбежно должно случиться и избавить от боли и страданий и от… бессмысленности и необратимости… смерти…Надежда Либерман.
Немного грустная, лиричная, разбавленная иронией, проза Александра Дунаенко посвящена вечной теме. Его рассказы — о любви и других чувствах, не поддающихся точному определению, но связывающих мужчину и женщину иногда на всю жизнь, а иногда лишь на миг.
Юз Алешковский об Александре Дунаенко:«…литературно одарен… Очень понравились первые два рассказа — про кота блистателен во всех отношениях — и „Есть ли жисть на Марсе“. Сюжет этой премилой новеллы задуман и решен превосходно……рассказик („Растение“) читается с большим интересом, даже с удовольствием, получаемым от премилого состояния словесности легко крутящегося сюжета и отсутствия пошловатых глупостей — хорошее сочинение…».
Мир человеческих страстей и эмоций у Александра Дунаенко мне кажется живее и ярче мира классики женских и мужских образов, но главное он дарит нам какое-то новое понимание мира мужчины. В этом его особенная сила. Он позволяет посмотреть на мужчину так, как умеет смотреть любящая мать на своего сына, видя за его часто непутёвостью, огромный и сложный мир нереализованных талантов, которые жизнь превращает в бессмысленную растрату драгоценных возможностей…Надежда Либерман.
Давным-давно, в десятом выпускном классе СШ № 3 города Полтавы, сложилось у Маши Старожицкой такое стихотворение: «А если встречи, споры, ссоры, Короче, все предрешено, И мы — случайные актеры Еще неснятого кино, Где на экране наши судьбы, Уже сплетенные в века. Эй, режиссер! Не надо дублей — Я буду без черновика...». Девочка, собравшаяся в родную столицу на факультет журналистики КГУ, действительно переживала, точно ли выбрала профессию. Но тогда показались Машке эти строки как бы чужими: говорить о волнениях момента составления жизненного сценария следовало бы какими-то другими, не «киношными» словами, лексикой небожителей.
Действие в произведении происходит на берегу Черного моря в античном городе Фазиси, куда приезжает путешественник и будущий историк Геродот и где с ним происходят дивные истории. Прежде всего он обнаруживает, что попал в город, где странным образом исчезло время и где бок-о-бок живут люди разных поколений и даже эпох: аргонавт Язон и французский император Наполеон, Сизиф и римский поэт Овидий. В этом мире все, как обычно, кроме того, что отсутствует само время. В городе он знакомится с рукописями местного рассказчика Диомеда, в которых обнаруживает не менее дивные истории.
В «Рассказах с того света» (1995) американской писательницы Эстер М. Бронер сталкиваются взгляды разных поколений — дочери, современной интеллектуалки, и матери, бежавшей от погромов из России в Америку, которым трудно понять друг друга. После смерти матери дочь держит траур, ведет уже мысленные разговоры с матерью, и к концу траура ей со щемящим чувством невозвратной потери удается лучше понять мать и ее поколение.
Эйприл Мэй подрабатывает дизайнером, чтобы оплатить учебу в художественной школе Нью-Йорка. Однажды ночью, возвращаясь домой, она натыкается на огромную странную статую, похожую на робота в самурайских доспехах. Раньше ее здесь не было, и Эйприл решает разместить в сети видеоролик со статуей, которую в шутку назвала Карлом. А уже на следующий день девушка оказывается в центре внимания: миллионы просмотров, лайков и сообщений в социальных сетях. В одночасье Эйприл становится популярной и богатой, теперь ей не надо сводить концы с концами.
Детство — самое удивительное и яркое время. Время бесстрашных поступков. Время веселых друзей и увлекательных игр. У каждого это время свое, но у всех оно одинаково прекрасно.
Это седьмой номер журнала. Он содержит много новых произведений автора. Журнал «Испытание рассказом», где испытанию подвергаются и автор и читатель.