В преддверии судьбы. Сопротивление интеллигенции - [8]

К сожалению, я не виделся с Константином Юрьевичем в последние десять лет его жизни. Году в 1965-м, приехав к ним на ужин, я, совершенно не придавая этому значения, как об известном обстоятельстве упомянул, что в Московский университет евреев не принимают. Начавшийся скандал не поддается описанию. Константин Юрьевич кричал, что я клевещу на Московский университет, клевещу на русский народ, в котором никогда не было антисемитизма.

– Это у вас на Украине водится всякая шваль, и там может быть что угодно, но в России антисемитизма никогда не было, а оболгать Московский (почти с трепетом) университет – это просто кощунство, – кричал он мне.

Успокоить Константина Юрьевича было невозможно, объяснять, что однокурсники только что мне рассказывали, как Ковалев на нашем факультете «топил» на вступительных экзаменах еврейских детей (книга Бориса Каневского и Валерия Сендерова «Интеллектуальный геноцид» об экзаменах на физическом факультете еще не была написана). И я перестал у них бывать.

Единственная дочь Константина Юрьевича, моя тетка Татьяна, до войны училась в ИФЛИ, обладала необычайным очарованием и чувством юмора и, может быть, поэтому стала руководить секретариатом адмирала Кузнецова, когда он был нарком флота. В то время была группа довольно образованных и умных адмиралов, друзей Исакова. Конечно, только благодаря тетке ее муж, Николай Владимирович Волженский, стал капитаном первого ранга, начальником какого-то большого отдела в Министерстве обороны СССР, не будучи членом КПСС. Прецедентов я, честно говоря, не знаю. Правда, он был трудягой и замечательным специалистом.

Мой первый арест прошел незамеченным, но сразу после второго им в Министерстве обороны доверительно сообщили, что у меня в огороде в Боровске нашли коротковолновую радиостанцию и большой чемодан с деньгами, полученный от американской разведки. После скандала с Константином Юрьевичем я не общался с семьей Татьяны Константиновны около десяти лет, она и ее муж работали в Министерстве обороны, сын Миша служил на атомных подводных лодках. Ей было доподлинно известно, чего стоят советские телефоны, – но как только она узнала о моем аресте, сразу позвонила моей матери и сказала с достоинством, которое было у нее врожденным:

– Я твоя сестра и все, что смогу, чтобы тебе помочь, я сделаю.

Мой двоюродный брат Миша сохранял качества своей матери. Еще курсантом он получил орден Красной звезды, бросившись устранять аварию в атомном реакторе подводной лодки (и был вынужден всю жизнь лечиться от лучевой болезни). После возвращения капитаном первого ранга в Москву с Северного флота он получил, казалось бы, блестящее предложение работать в Рособоронэкспорте. И только с удивлением заметил:

– Но ведь там одни воры…

Разъезжая на своей старенькой, едва дышащей «Волге», он кормил семью в роли нелегального таксиста, пережил два нападения (убийства таксистов были тогда нередки).

Младшая бабушкина сестра, Софья Константиновна, познакомилась с наследником киевских миллиардеров Бродских, может быть, потому, что лечилась в Тифлисе от туберкулеза – считалось и кажется справедливым, что горный воздух очень полезен (не понимаю, как врачи уморили врача Чехова в гнилой атмосфере крымских болот). Он принял крещение, и они обвенчались, вопреки протестам его родных. Через полгода мужу пришлось уехать в Берлин, где он и умер в туберкулезной больнице. Софья Константиновна никогда больше замуж не вышла, но ни крещение мужа, ни их брак ортодоксальной киевской еврейской семьей никогда признан не был.

Константин Константинович, единственный сын в семье Перевозниковых, женился на младшей сестре моего деда – Адели, после крещения принявшей имя Ариадны Павловны. Их союз противоречил православным правилам, так как они уже были в духовном родстве после замужества моих бабушки и деда. Венчал их какой-то поп, кажется, расстрига, на окраине Киева, во время мировой войны, когда на многое перестали обращать внимание.

Таким образом, у меня образовались дважды двоюродный дед и дважды двоюродная бабка. Ариадна Павловна была сестрой деда, а Константин Константинович – братом бабушки Елизаветы Константиновны.

Однако в наши времена «национального самосознания» и ксенофобии любопытнее другое: ни один из четырех детей русской семьи Перевозниковых не сочетался браком с русскими, ни один из детей еврейской семьи Шенбергов (кроме не вышедшей замуж сестры Ребекки) не остался в браке иудеем. В старой дворянской воронежской (но при этом передовой народнической) семье Перевозниковых эти разноплеменные браки, насколько я знаю, возражений не вызывали. В еврейской семье Шенбергов (как и у Бродских) сперва все было иначе.

Софья, старшая сестра моего деда, тайно обручилась с выбранным ею женихом замечательной красоты, весьма преуспевающим и богатым инженером Дмитрием Дмитриевичем Полиенко, ставшим позднее профессором в Харьковском университете, в которого были влюблены все сестры Шенберг. Он не только учился в университете вместе с моим дедом, но и жил с Шенбергами в одном доме в дорогом районе Киева (на Арона Давидовича как имевшего высшее образование не распространялась черта оседлости). Поскольку он был русский и православный, их брак по российским законам предусматривал ее переход если не в православие, то в любую другую христианскую Церковь (протестантство или католичество). Родители, Аарон Давидович и Дора Акимовна, были категорически против этого брака. У девушки началось то, что тогда называлось «горячкой», и через две недели она умерла – от любви. Ее большой посмертный портрет смогла сохранить младшая сестра Ариадна Павловна, и он висит сейчас у меня. Дмитрий Дмитриевич после ее смерти никогда не женился, и, кстати говоря, не вышла замуж другая влюбленная в него сестра – Ребекка («бабушка Рыбка», как ее называла мать. Впоследствии она была известным в Киеве зубным врачом). Испуганные родители, так и не простившие себе смерть дочери, больше не противились выбору детей.