В порыве страсти - [3]

И она сделала это, она дала им Джона, настоящего, до кончика ногтей, Кёнига, а еще она дала ему волосы цвета солнца и большие, доверчивые голубые глаза. И когда придет его время, он будет хорошим хозяином этой земли. Вот в чем заключалась ее работа. Так что она с полным правом могла сказать, что заслужила свое место в их «снах», как аборигены называли свое представление о мире.

Неужели им все еще снится ее соперница, после стольких-то лет? Труди и ее сын, единственный сын, как и Джон? Или только вторая жена обречена вечно помнить о своей предшественнице, обречена напрасно вопрошать Господа, почему он не дал и ей такое стройное тело и белоснежную, как у Мадонны, кожу, волосы цвета воронова крыла, какие увидишь только на картинке, и алые, будто сама кровь, губы, а еще длинные изящные руки; вопрошать, почему она лишена этой томной уверенности в себе, – словом, всего того, что она увидела на портрете жены Филиппа в тот раз, когда впервые переступила порог дома, на портрете, что потом бесследно исчез…

Хватит! Элен обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь.

Что случилось? – мысленно одернула она себя. Возьми себя в руки! Через несколько часов вернутся Филипп, Джон и пастухи, они уверены, что их ждет царский прием, с минуты на минуту прибудет вертолет из Сиднея, а с ним вагон новых неприятностей, а она стоит тут и ловит мух!

Одинокая сорока описывала в небе широкие круги, ее крики напоминали плач брошенного ребенка. Элен пригладила рукой волосы – светлые, густые, они доходили ей до плеч – и попыталась собраться с мыслями. «Возьми себя в руки, – повторила она. – Приди в себя, начинай шевелиться!»

Жара усиливалась, а ей было холодно, ее била дрожь. Приглушенный расстояниями свист лопастей возвестил о приближении вертолета. Вот уже его хищная тень со зловещим грохотом пронеслась над беспорядочно раскиданными зданиями старинной фермы, а маленькая фигурка все так же стояла на веранде, не в силах сдвинуться с места.

2

Сонные желто-коричневые коровы встрепенулись – вечерний ветерок донес до них запах дома. Стада находились уже в восьми километрах от Кёнигсхауса. Одинокий всадник, возглавлявший бесконечную колонну, привстал в стременах.

– Эй, кто быстрее доскачет домой! – прокричал он и бросился вперед. – Догоняй!

Отец как ребенок, радостно подумал Джон, пришпоривая свою лошадь в безнадежной попытке догнать летящего впереди всадника. Сейчас он прокричит: «Кто проиграет, тот баба и тряпка!» Джон усмехнулся. Господи, сколько же лет он пасет скот на этой земле? Наверно, все шестьдесят, что живет на ней!

И ведь по-прежнему такой же ловкий, сильный, все так же хорошо держится в седле, управляется с лассо и с раскаленным клеймом и все так же не спешит сдавать позиции. В его возрасте я буду не хуже, подумал Джон. А пока что не дам этому старому черту выиграть скачку!

И он с радостным криком бросился в погоню. Вокруг, куда ни посмотри, расстилались бескрайние австралийские степи, красная раскаленная земля смыкалась с выжженным небом, образуя бесконечную линию горизонта. День клонился к вечеру, жара спала. Заходящее солнце расцветило степь всеми оттенками синего и фиолетового. Еще немного, и наступит тропическая ночь. В этот предвечерний час и животные, и люди неутомимо стремились к дому.

– Шевелись! Давай, мальчик, давай! – Кто бы мог подумать, что этот всадник, слившийся воедино со своим белым жеребцом и нещадно его погонявший, прожил на земле столько лет! Господи, как он держится в седле! Джон невольно позавидовал отцу. И Кайзер, этот сумасбродный жеребец, в лепешку разобьется ради своего хозяина. «Но мы им покажем, Батч, еще как покажем!» – Юноша наклонился вперед и схватил за уши своего и без того взмыленного коня.

Лошадь прибавила ходу, резко бросившись вперед. Ферма была уже совсем близко. Среди серо-зеленой листвы эвкалиптов и зарослей лебеды, под темным покровом кипарисов, кедров и рододендронов виднелась красная двухъярусная крыша, богатством украшений не уступавшая китайской пагоде; она спускалась к открытой веранде, огороженной кованой металлической решеткой и окаймлявшей дом со всех четырех сторон. В ее спасительной тени скрывались широкие подъемные окна, доходившие до самого пола, и застекленные створчатые двери, за которыми виднелись, хоть и с низким потолком, просторные, с любовью обставленные комнаты; каждое поколение Кёнигов покупало самую лучшую мебель, какую только могло себе позволить. Это был дом, где люди жили, любили и умирали. Джон вырос в нем и любил его всем сердцем.

Но он любил и тот мир, что раскинулся вокруг поместья, небольшого клочка зелени, с таким трудом отвоеванного у дикой пустоши. Там, в пустоши, а не на ферме, было его настоящее королевство. На тысячи километров вокруг расстилался марсианский пейзаж, то был мир красной земли, выжженной растительности и опалово-коричневого неба. Только на этих бескрайних просторах и могла быть свободна человеческая душа. Джон знал, что ни за что не уедет отсюда и нигде больше не сможет прижиться.

– Ты топчешься на месте!

Расстояние между всадниками сокращалось.

– А ты уверен? – прокричал Джон в ответ. Увидев конюшни, жеребец Филиппа сбавил шаг.