В понедельник дела не делаются - [192]

Мать с соседом Тимофеичем закрутили крышку толстой проволокой. Было это в после обеда, в два часа что ли. Каждый час мать ходила проведывала сына, стучала по гулкому боку бочки, сынок откликался. – Выпустить просился, сердечный, – честно рассказывала милиционерам старуха. И в шесть часов при очередном обходе сынок не отозвался, сколько мать не барабанила палкой по железной бочке; из щели под крышкой тянуло почему-то гарью. А когда Тимофеич размотал проволоки и откинул крышку, оттуда чадный дым повалил. Тимофеич, заперхав, десантировался с бочки, приземлившись на хромую ногу. Добровольный узник железной бочки был мертв. Осмотр места происшествия Маштаков проводил впотьмах, в условиях «недостаточного искусственного освещения», как записал он в протоколе осмотра. Сельский участковый Акинфеев светил оперу фонариком. Порывшись в смрадном чреве бочки, Маштаков выудил оттуда дымившуюся телогрейку, в которой тлела вата. Опер бросил её на землю, участковый стал затаптывать телагу сапогами. – Все ясно, – сказал Миха. – Он замерзать начал и поджёг телогрейку, чтобы, значит, согреться. Башка у него ни хера не соображала после такого запоя… Мозгов в ней действующих не осталось! С августа месяца порол! Мама не горюй! Моросил противно микроскопическими капельками дождь. Мелкий, а ледяной, пакостный. Причем налетал он сбоку, резкими порывами. Под ногами хрустели сухие будылья, коротко хрупала помороженная трава. – Блин, вот погодка! – Маштаков укорачивал шею, в плечи втягивая, прятал уши в поднятом воротнике куртки. – Во угораздило. Закурив, он обрадовал участкового: – По ходу дела тебе, Олег, труп завтра по светлому вытаскивать придется… Не вытащим мы его в потемках… За чего тащить? Ни хрена не видать… Акинфеев, сам деревенский, неприхотливый и практичный, в этом году произведенный в офицеры, не спорил со старшим по званию. – Сделаем.

Участковый предложил Маштакову хлебнуть волшебной микстуры для профилактики ОРЗ и китайского гриппа, эпидемию которого по телику сулили в декабре месяце.

– А чего? Заедем ко мне! Жена не заругается!

Младший лейтенант жил с семьей на центральной усадьбе, в пяти километрах от Маринино.

Предложение было донельзя заманчивым, отказаться от него Маштаков смог, лишь мобилизовав всю свою волю.

– Времени, Олег, нет! В следующий раз – непременно!

Они зашли в дом. Мать, потерявшая сегодня сына, сидела на кухне, выложив морщинистые руки на коленки. Зеркало она успела завесить простыней. Глаза у неё были бесцветные и пустынные, губы – лиловые.

Обстановка в доме была нищенской, все, имевшее стоимость, по ходу дела было продано за самогон. На стене под стеклом висели старые фотографии, преимущественно армейские, на них солдаты в буденовках, с треугольниками в петлицах…

Маштаков в доходчивой форме разъяснил хозяйке как дальше будут разворачиваться события, а также причину, по которой сейчас они не могут извлечь тело из бочки. Женщина покладисто кивала.

Участковый, передавая оперу объяснения, которые отобрал, до приезда опергруппы, спросил:

– Чего теперь, Михаил Николаевич, тюрьма Матвевне светит? За алкаша этого?

В голосе Акинфеева неприкрытая озабоченность звучала.

– У тебя спички далеко? – Маштаков, сунувший в рот очередную сигаретку, хлопал себя по карманам.

Лейтенант в ковшиком сложенных ладонях поднес ему трепетный желтый огонек. Миха прикурил, затянулся на всю глубину, выпустил из ноздрей две струи белесого в темноте дыма.

– Тюрьма, говоришь? За чё тюрьма-то? В бочку он по своей воле залез, свидетель есть… Сосе-ед… Значитца, незаконного лишения свободы не будет. Если он угорел, то несчастный случай налицо… Вот если замерз, если от переохлаждения смерть наступила, тогда причинение смерти по неосторожности у бабки получается… До трёх лет… Неосторожное преступление… Кто за это старуху под семьдесят посадит?!

В управление Маштаков вернулся только к полуночи. Доложился дежурному, которого не вполне устроило то, что труп остался в бочке неосмотренным. А вдруг он изрезан вдоль и поперек?! При этом Медведев понимал, что опер всего лишь человек.

– Завтра… вернее, сегодня уже Акинфеев доработает материал. Дополнительный осмотр проведет, – получалось, вроде, Миха оправдывался. – Труп в морг отправит. Всё равно, это самое, раньше понедельника никто его не вскроет…

Судебно-медицинские эксперты выходили в свои законные выходные только по просьбам хороших знакомых. Или если их материально стимулировали.

Маштаков поднялся к себе в кабинет, врубил чайник. Отчаянно, как последнюю надежду на спасение. На выезде он продрог как цуцик. А самое главное – ноги… ноги промочил! Ботинки Миха так и не приобрел новые, денег в семейном бюджете не было, и перспектив на их чудесное появление не имелось.

Сызнова опер погряз в долгах… И у дяди Вади занял, и у Жоры Сметанюка… Даже у Тита – и у того стоху перехватил.

Миха потрогал рукой батарею, чуть теплее парного молока оказавшуюся.

«Если сейчас носки повесить, к утру, пожалуй, просохнут.

Только до утра этого еще набегаешься с вываленным на плечо языком!»

Чайник, в котором воды на треть всего было, зашумел быстро, крышка на нем брякнула. Маштаков залил единожды использованную заварку в кружке, накрыл комментированным уголовным кодексом с истрепанным переплетом. На обложке УК с неразличимым текстом коричневело множество окружностей одного диаметра.