В полночь упадет звезда - [59]

– Сильно много от того зависит, яхонт ты мой лазоревый, в какой час судьбе решатся – в добрый или злой, – рассказывала баба Луча из бадьи, будто из того облачного колодца, откуда Макошь достает души новорожденных. – Было однажды: шел некий человек по лесу, набрел на избушку, попросился ночевать. А в избушке старая баба жила, и вот она все пряжу прядет, все прядет. Вот легли они спать. Вдруг в оконце стучат, и говорит чей-то голос: «Народилось двенадцать младенцев, какая у них будет судьба?» Бабка отвечает: «Судьба у них добрая, жить будут долго, богато и счастливо». Опять заснули. Снова стук в оконце, чей-то голос говорит: «Народилось двенадцать младенцев, какая у них будет судьба?» Бабка отвечает: «Судьба будет переменчивая: и болеть будут, и голодать будут, да потом выправятся». Спят они дальше. Под утро опять стучат: «Еще народилось двенадцать младенцев, какая у них будет судьба?» А бабке надоело уже, что ей покою не дают, она со зла и отвечает: «Да будьте вы прокляты с вашими младенцами!»

– Видно, и я в такой час родилась, что у Макоши добрые судьбы все вышли! – вздохнула Горыня.

– Нет, отчего же? – Баба Луча высунула голову из-под вотолы и взглянула на нее как-то по-особому пристально. – Я вижу ее.

– Кого? – Горыне почему-то подумалось о Затее, и она быстро обернулась.

– За всяким человеком судьба его ходит. У кого она добрая – дева молодая, красивая, с длинными волосами, в чистом платье. А у кого злая – у того старуха горбатая, чумазая да в рванине.

– Кто ж у меня? – еле вымолвила Горыня.

Жутко было – она себя ощутила тем путником, что зашел переночевать к самой Макоши. Да разве и не так? Разве не та избушка? Но если уж ты здесь, как же такой случай упустить?

– Вижу деву молодую, коса у нее золотая ниже пояса, платье все в золоте, – баба Луча смотрела, прищурясь, куда-то Горыне за плечо. – Очи у нее голубые, щеки румяные, сама смеется все.

– Это что же значит?

– Значит, что судьба твоя счастьем богата, да причудлива – сперва сумей ей угодить…

Уже какое-то время Горыне мерещились снаружи неясные звуки, отвлекавшие от разговора. Теперь они стали совсем громкими, и Горыня прислушалась.

– Никак в ворота стучат!

Баба Луча замолчала и тоже прислушалась.

– И верно! Поди-ка отвори.

– Это пришли про двенадцать младенцев сказать… – пробормотала Горыня, накидывая на плечи кожух.

Пока Горыня шла через двор, на уме у нее был Верес. Он уехал только вчера; так быстро он едва ли бы вернулся, даже если бы и захотел, ему ведь надо смотреть за своим домом в Боянце. Но почти никого другого она в этих краях не знала, да и Верес все еще занимал в ее мыслях слишком много места.

– Кто там пришел? – крикнула она, прежде чем снять засов.

– Баба Лучана! – позвал молодой голос. – Это мы, внучки твои. Горностайка у нас сильно захворал!

Услышав, что речь идет о больном, Горыня сняла засов и отворила створку.

Дальше она и гость одновременно вскрикнули: она – увидев парня лет пятнадцати с серой овчиной на плечах, а он – увидев ее. Личины нем не было, и перед Горыней оказалось обычное отроческое лицо, румяное от ходьбы по холоду, но толком разглядеть его она не успела – едва бросив на нее взгляд, парень с воплем отшатнулся и пропал с глаз.

Горыня живо закрыла и заперла ворота. Постояла, прислушиваясь, но на поляне за тыном было тихо.

Вернувшись в избу, Горыня невольно улыбнулась: баба Луча сидела в бадье, будто тесто в деже, только голова торчала.

– Кто там?

– Да какой-то… – Горыня растерялась, – заяц приходил, говорил, горностай хворает сильно… Меня увидел – бежать.

– Ну еще бы! От такого чуда неведомого не только заяц убежит!

– Да он, мнится, знает меня, – Горыня была почти уверена, что этот «заяц» был среди тех, кого они вчера повстречали на реке – его Верес связывал поясом. – Это из вчерашних наших супротивников. Но он твоим внуком назвался, я и хотела впустить. Чего им здесь надо? – Она нахмурилась. – Если опять разбойничать, так я еще раз угощу!

Стрелять она не умела, но рогатина из вчерашней добычи стояла в углу избы. Горыне она казалась легкой – пусть кто сунется, получит гостинца!

– Да ко мне они с дурным не придут! – Баба Луча в бадье махнула рукой, раздался плеск. – Я ж им тут, в лесу, и как бабка, и мать, и как Макошь! А тебя они после вчерашнего боятся, знать. И то – сколько живу, никогда у нас тут волотов не бывало! Поди-ка, яхонт мой лазоревый, опять туда, покличь их, скажи, пусть выходят, не боятся, я, мол, их в обиду не дам. Разузнай, что за дело, и пусть обождут. Не в бадье же мне их встречать.

Горыня вышла опять. Отворила ворота, осмотрела поляну. За кустами ей почудилось движение, но никто не показался.

– Эй, вы, яхонты лазоревые! – закричала она. – Выходите, не бойтесь! Коли вы бабы Лучи внуки, я вас не трону! Она велела узнать, с чем пришли.

За кустами опять зашевелилось, но никто не показался.

– Выходите живей! – строго крикнула Горыня. – Я вас тут до ночи ждать не стану!

Из-за стволов появились двое, причем в последний миг они будто пытались спрятаться друг за друга. Горыня ждала их, подбоченясь, и ощущая себя очень грозной. Да было бы кому грозить – к ней боязливо приближались два отрока, один лет пятнадцати, а второму не больше тринадцати.