В полночь упадет звезда - [57]

– Чемерица тоску в нутро наводит, это да, – подтвердила баба Луча. – Но если без ума ее пить, то умереть – плевое дело. Повезло тебе, яхонт мой лазоревый… Хотя какое уж везенье! – Она вспомнила, что внучок остался вдовцом, и пригорюнилась. – А дальше что?

– Я ее схоронил, с делами кое-как управился да и думаю: пойду с Затейкой переведаюсь, сердце горело на эту змеищу. Сел в сани да поехал к ней в лес…

Он рассказал, как перемахнул тын Грозноокова двора, как прошел в незапертую избу, где уже было темно и хозяйка спала, как наткнулся сначала на Горыню, как прикинулся мертвецом, рассчитывая испугом вытянуть из Затеи признание.

Пока он рассказывал, Горыня оглядывалась. Все стены, все балки избушки были увешаны пучками и мешочками с сухими травами. Вот метелки зверобоя с желтыми соцветиями, вон еще более пышный подмаренник, розовые хвосты дербенника, пижма, стебли зопника… На полках тянулись плотные ряды горшков, горшочков, берестеней и ступок разной величины.

– А девицу я забрал оттуда, – закончил Верес. – У нее родня есть на востоке, на Черногузке-реке, в Круглополье…

– Круглодолье, – поправила Горыня.

– Надо ей помочь туда добраться. Отведешь ее на Черногузку, а?

– До Черногузки-то я дорогу знаю, – с сомнением ответила баба Луча. – А про Круглодолье… не слыхала, пожалуй. У них там, за лесом, свои знахари, – добавила она с таким выражением, будто тех знахарей не слишком высоко ставит.

– Мне бы только до Черногузки дойти, – сказала Горыня. – Моя бабка сказывала, Круглодолье на самой реке, пути на один день.

– Не ходок я сейчас, – вздохнула баба Луча. – Третий день утин мучит, а полечить меня тут некому. По хозяйству еле ковыляю, до ворот вон дойти не могу. А одна она дорогу не сыщет. Даже и ты не сыщешь, пожалуй. От Сальца до Черногузки полдня пробираться. Там уже чужая земля, живут не волыняне, а лучане и бужане. Они хоть и нашего языка, а все же другого корня племя. Что поделать – оставляй девицу, – баба Луча еще раз окинула Горыню очарованным взглядом, не веря глазам, – а как оправлюсь, так сведу ее.

– Благо тебе буди, мати! – Верес встал, поклонился и взял свою шапку. – Пора мне восвояси. Хозяйство мое на меньших покинуто. Дитя у родителей, а за скотиной братья и сестры глядят.

Он встал, и у Горыни оборвалось сердце. Вот и все их знакомство? Сейчас он уйдет, и они больше никогда не увидятся? Что ей с него – чужой мужик, не брат, не сват. Но в эти дни Верес невольно заменил ей потерянный путеводный клубочек, стал единственным близким человеком, и расставаться с ним было не то чтобы больно, но странно.

Склонившись, Верес обнял бабку, потом посмотрел на Горыню, и его обычно жесткий взгляд смягчился, насупленные черные брови разгладились.

– Чудо ты лесное! – почти ласково, будто сам удивляясь, сказал он. – Ну, бывай здорова, не поминай лихом. Я, может…

Он запнулся, усомнившись в собственных мыслях, и повторил:

– Пойду я.

– Будь здоров! – пожелала Горыня ему вслед.

У самой двери Верес обернулся, и в душе у Горыни вспыхнула радость, как будто еще пара мгновений были подарком.

– Баба Луча! У нас в санях три лука и рогатина – это волков, то есть «баранов» из Посвистовой стаи. Я у тебя оставлю, а ты захочешь – отдай им, не захочешь… – Он махнул рукой.

– Откуда это? – Баба Луча в удивлении глянула на Горыню.

– Они нам по пути повстречались. Хотели наших коз отнять. Мы с ними… схватились. Верес одного ранил, еще один… зашиблен был малость. А оружие он забрал.

Баба Луча только качала головой, пока Верес заносил в избу оружие молодых «волков». Потом махнул им рукой на прощание и ушел. Молча они слушали, как он выезжает со двора.

– Поди-ка, девонька, ворота запри, – со вздохом сказала баба Луча, когда все стихло. – Мне нынче не дойти.

Горыня вышла, и двор, где стояли ее сани, показался ей каким-то очень пустым.

Глава 8

Баба Луча жаловалась, что «утин напал» – у нее третий день сильно болела поясница, не давая наклониться и затрудняя ходьбу. Она лишь давала указания Горыне, а та сама устроила своих коз и лошадь в хлев к тем, что там уже стояли, туда же кур, задала всем корм, подоила и стала делать сыр. Баба Луча только головой качала, глядя, с каким «приданым» к ней приехала «волотова девка» – лошадь и сани, четыре козы, десяток кур, прах отца в горшке, обвязанном тряпкой, и немного пожитков в коробе. Расспрашивала, какого она рода, явно пытаясь обнаружить там волота, но при этом в расспросах ее, в выцветших голубых глазах – будто пролески в дождливое лето, – отражалось лишь чистое, почти детское любопытство и детское же восхищение перед невиданным дивом.

– Ох мне! Вот была б ты из волотова рода, полечила бы меня, – сказала баба Луча. – Лечить-то можно тех, кто моложе тебя, да где ж мне взять, кого я моложе! Волоты по триста лет жили, сказывают, а деды их – по тысяче и дольше. Вот ты, хоть на вид девка молодая, а тебе, может, уже девяносто лет!

– А как утин лечат?

– Берут веник, топор, через веник по спине стучат и утин прочь гонят.

Горыня подумала. Вроде ничего сложного…

– Ну, был у нас в Волчьем Яру такой разговор… – Она прикинулась, будто вспоминает, – будто бы родилась я от мамонта подземельного. А это тоже, видать, волот. Он-то небось тысячу лет под землей у себя живет…