В полночь упадет звезда - [23]

В глубине души тлела слабенькая надежда, что отец беду как-нибудь сумеет избыть – на то ж он и отец. Старики придумают что-нибудь, чтобы выправить перепутанную пряжу судьбы, свить заново оборванную нитку. Если не Нечаеву, то хоть ее, Горынину. Но едва она успевала немного утешить себя, как совершенный ужас снова вставал перед нею во весь рост. Убийство! Это не яичко разбить. После таких дел нельзя жить, будто ничего не было. Что-то изменится… все изменится. Но как изменится – этого Горыня даже вообразить не могла.

Вот уже виден над рекой Перунов мыс, а на нем черно от народу. И на заснеженном поле, и на льду стояли сани. Конетопские уже прибыли. Шесть старцев от них стояли под дубом. Вился дымок – они расчистили выложенный камнем жертвенник и развели огонь. Тесным кругом стояли конетопские мужчины. Вид у них был хмурый, но кольев, дубин и топоров в руках не держали – уважение к Перунову дубу требует порядка. Подходя, Горыня мельком приметила Козлю – он имел по обыкновению немного сонный вид, и Хотима – этот выглядел злым.

– Ничего, Ракитка! – Им навстречу вышел дед Будняк, размахивая посохом. – Не кручинься так-то, чай голову не снимут! Меня слушай, что я буду тебе говорить, то и отвечай!

Его уверенный вид немного подбодрил Горыню. Бабка Оздрава слезла с саней и отвела Будняка в сторону, где принялась что-то оживленно ему толковать. Взглянув на них, Горыня вдруг узнала посох в руках старика – это был тот самый «срамной уд», с которого все началось. Тьфу! Нахмурившись, она отвернулась. Надо думать, дед подобрал эту дрянь в избе Голованихи, но зачем сюда-то тащить? Будто без того мало сраму!

Подошел Почай; Горыня осталась возле саней, а Ракитана Почай повел к дубу. Со всех сторон взгляды своих и чужих устремлялись к Горыне. Она старалась людям в лицо не смотреть, но, случайно встречаясь глазами с кем-то, замечала какое-то странное удовлетворение, понимание. Не то чтобы люди ей сочувствовали, нет – наконец-то она совершила то самое, чего от нее ждали много лет, и теперь стала людям понятнее. Глядя на смирную трудолюбивую верзилу-девку, люди настороженно ждали, в чем и как скажется ее нечеловеческая природа – и вот дождались.

Почай и Будняк входили в число шести старейшин, что были назначены разбирать дело со стороны Волчьего Яра. Всего судей набралось двенадцать, и они выстроились друг против друг перед дубом. Каждая сторона привезла рыжего петуха, того и другого зарезали, окропили кровью ствол спящего дуба и снег у корней, тушки подвесили на нижние ветки. Старики воззвали к Перуну, прося присмотреть, чтобы все было по правде и справедливости. Горыня невольно передернулась: петушья кровь, упав на корни дуба, пробудила бога, взор Перуна опустился с небес на землю, и теперь владыка гроз и молний видит ее, орясину, что не умеет со своей силой совладать…

Может, хоть Перун ее поймет? Ему ведь тоже случается молнии ронять куда попало от яростного изнеможения, оттого и мужика в Глушице убило – а он разве что Перуну сделал? Но богу виру не присудишь…

Начали разбирать. Первым Селила, отец Нечая, рассказал, как ночью паробки прибежали к нему с вестью, что его сын убит в Волчьем Яру. Как утром он взял лошадь и поехал за телом, как дед Будняк подтвердил ему имя виновной. Потом подозвали Ракитана и велели рассказать, что он об этом знает, но он мог только пересказать услышанное от Почая, которого дед Будняк на заре уведомил первым. Спросили Голованиху, как все вышло, но та больше жаловалась и плакалась на свою вдовью долю. На вопрос, с чего вышла драка, кто первый начал, мямлила что-то, как «молодежь шутила меж собою, как оно водится».

– Вот это чья шутка? – дед Будняк поднял деревянный уд. – Видала такое?

Несмотря на горестный повод разбирательства, со всех сторон послышались сдавленные смешки. «Давненько не видала – не узнает», – вполголоса бросил кто-то.

– Это кто к тебе в избу принес?

– Паробки принесли, – вспомнил Голованиха.

– А для чего?

– Горыньке подали…

В толпе опять засмеялись.

– Кто подал?

– Да эти вот… То ли тот, которого она… то ли другой с ним был.

– И дальше что?

– Она… осерчала.

– Я тоже сейчас осерчал, – Почай нахмурился. – К девке не сватались, на посад не сажали[17], по рукам не били мы с конетопскими, волос не чесали – а уды подносят? Видел бы я – такого бы леща сам отвесил, чтоб до завтра в голове звенело!

– Так на то и павечерницы – шутит молодежь, – вступились за своих конетопские.

– За такие шутки уши обрывают.

– Дальше-то что было? – спросил Деногость, конетопский старейшина, у Голованихи. – Дайте бабе толком рассказать!

Но Голованиха не хотела ничего рассказывать толком, а хотела, чтобы ее отпустили восвояси.

– Ну, девки смеяться стали, дескать, Нечай к Горыне сватается. Сейчас, дескать, она ему полное веретено напрядет…

– И что – она его этим удом по лбу не огрела? – спросил Будняк.

– Не было такого. Она ж… смирная.

В толпе опять зашумели. Все помнили, что «смирную» деву сюда привели за убийство, но если за поднесенный уд она в драку не полезла, тогда как же?

– А дальше что?

– Нечай стал отвечать, мол, не женюсь я на тебе, тебя мать от навцов родила… Тут она его взяла за ворот да из избы вон выкинула.