В полночь упадет звезда - [159]

Она шагнула вперед, упала на колени, наклонилась над рушником, а потом осторожно взяла комочек в дрожащую руку.

– Это… мое… моя… «дедова кость»! – выдохнула она. – Божечки! – Она взглянула в чуть сумеречное голубое небо с белым месяцем. – Как она сюда-то…

Не договорив, Горыня принялась осматривать и ощупывать находку. Все верно: клубочек серой шерстяной нити, а внутри что-то твердое. Та самая «дедова кость», что вручила ей перед уходом из дома бабка Оздрава. Горыня лишилась ее в избе Затеи и думала, что куды унесли ее оберег.

– Так она что… – Горыня устремила изумленный взгляд в разноцветные глаза Вереса, – у Затеи была?

– Это ж твой оберег! – сообразил он. – Помню, ты жаловалась…

– Это Затея у меня украла! – в гневе воскликнула Горыня. – Вот жаба! Вот змеюка подколодная! Крыса переодетая! Самой счастья нет, хотела мое присвоить! В тот же мешок засунула, да так и Лунаве отдала!

– Что это такое, Горыня? – окликнула удивленная Брюнхильд. – Ты знаешь… эту вещь?

– Это, госпожа, – Горыня повернулась к ней, – оберег моего рода материнского, «дедова кость», в такие наши бабки чуров сажали, чтобы внучкам с собой замуж дать. Это – от моей бабки по матери, Оздравы. Когда я из дома уходила, она мне дала. Не знаю, сказала, где ты судьбу найдешь, да пусть с тобою будет, от зла охранит, верный путь укажет… А пока я в той избе хворая лежала, в беспамятстве, Затея, жма ей в живот, украла у меня бабкино наследство! Может, думала, там сила какая чародейная, а может, просто хотела меня защиты лишить и себе подчинить. А потом вместе с теми кудесами Мечтане, то есть Лунаве, то есть, тьфу, Солонице, отдала. У нее она и была, с прочими вместе. А теперь… воротилась вот, – тихо закончила она, снова повернувшись к Вересу.

Он смотрел на нее остановившимся взором, его глаза немного расширились, так что стала еще яснее их двойная природа: светло-карий глаз – от огня, темно-зеленый – от земли.

– Такой оберег дают в вашем роду, чтобы девушка взяла с собой в замужество? – медленно повторила Брюнхильд. – Это те «чуры», что живут в невестиной скрыне?

– Да, госпожа. Скрыни у меня нет, – Горыня отвела глаза, – да хоть чуры теперь есть.

– Хм! – сказал Амунд, который тоже кое-что понял.

– А что я говорил, госпожа! – Верес наконец ожил, улыбнулся, уверенно взял Горыню за руку и вместе с нею повернулся к Амунду и Брюнхильд. – Горынина «дедова кость» сама пришла к кудесам моей бабки. Моя всевед-трава ее к нужному месту притянула. А раз ее чуры уже с моими, стало быть, сами боги ей путь в мой дом кажут. Путь к судьбе указала – я и есть ее судьба! Что, неужто худо мое счастье?

– Я бы сказал, это счастье вполне достаточное, – Амунд улыбнулся не без одобрения. – Горыня, что ты скажешь? Ты хочешь выйти за этого человека? Только ты должен знать, – не дождавшись ответа, обратился он к Вересу, – Горыню я не отпущу из Плеснецка.

– И я не отпущу! – воскликнула Брюнхильд. – Она мне мало что не сестра!

– Она должна жить при нас. И я хочу, – значительно и веско добавил Амунд, что означало «и так будет», – чтобы сыновья моей девы-волота, сколько их ни родится, служили у меня в дружине! Но и тебе при моем доме дело найдется. Нигде не помешает хороший кузнец и отважный человек… а главное – человек такой большой удачи!

– Уж это ты, господин, правду сказал, – ответил Верес и снова повернулся к Горыне. – Такой большой удачи ни у кого на всем свете нет!

– Кроме меня, – поправила Брюнхильд и бросила выразительный взгляд на Амунда.

Горыня подумала, не вдарить ли Вересу еще раз локтем, чтобы дрыгнул ногами в небеса, но не стала. Она же теперь невеста, а не мамонт подземельный!

* * *

Свадьбы Горыне пришлось подождать до самого конца осени: Вересу требовалось время, чтобы вернуться домой, убрать в последний раз свое поле, продать лишнюю скотину и орудия, двор в Боянце, собрать домашнюю и кузнечную утварь и переправить все это в Плеснецк. С собой он привез своего сына от покойной Добронравы – тому было уже восемь лет, – и Борилу с Живитой. Борила успел похвалиться перед родней и приятелями молодой женой – знатного полянского рода, с богатым приданым! – но сразу же после свадьбы Живита умолила его присоединиться к Вересу. Ей куда больше хотелось жить в большом городе – Плеснецк ведь больше самого Киева, – где она может быть в приближенных у самой княгини, чем в каком-то Боянце!

Под первым снегом, как бывает у покорных дочерей, выдаваемых замуж старшей родней, справили свадьбу Горыни. К исходу первого года, под конец жатвы, она родила сразу двух мальчиков, двойняшек. Посторонним пока нельзя было видеть мать и детей, но Брюнхильд – теперь она звалась княгиня Стоислава, – вместе с Милодарой помогавшая Горыне, вернулась сразу, как только отнесла эту весть своему мужу.

– Князь тебе кланяется, – сказала она, – и велит передать: «А что я говорил!» Я не спросила, – Брюнхильд засмеялась, – а что он об этом говорил? Ты знаешь? Неужели он предрекал тебе двойню?

– Я… – Горыня глубоко вздохнула.

Ожидая родов, она не показывала вида, что боится, и ни с кем не говорила об этом. Но, судя по глазам Вереса, он тоже помнил: мать Горыни умерла первыми родами, когда произвела ее на свет. Огромный живот наводил на естественную мысль, что в нем скрывается великан, и если он достанется матери так же трудно, как она – своей…