В полночь упадет звезда - [126]

– Да я смотрела то зелье! – в ужасе от возможных последствий недосмотра, оправдывалась Зяблица. – Посмотрела, понюхала, разобрала! Обычные там травы были, целебные! Все их пьют!

– Мы все теткино зелье пьем, если занеможем… – бормотала Живита; теперь уже ее испуг никому не показался бы странным. – И я пила сколько раз, и сестры, и братья…

Благодан появился быстро и встал между нею и Предславом. Вдвоем они отправились к стрыине Весе. Та возилась в курятнике и даже не видела, как они вошли.

– Где зелье ваше… троесильное? – спросил Предслав у девчонки, хозяйкиной внучки.

– Вон. – Та сразу показала туесок на полке, привыкшая, что за ним часто приходят. Правда, не киевские бояре.

– Это Живита брала? – спросил Благодан.

– Да.

– Ты видела, как она этот туес забрала и вернула? – уточнил Предслав.

– Чтобы брала, я не видела, мы на реке были. А как вернула – я видела и Горишка.

– Ну, вот это зелье! – Благодан с громким чпоком выдернул тугую деревянную крышку и высыпал половину на стол. – Что в нем худого? Давай я сам выпью!

Предслав вгляделся в россыпь сушеных листиков и цветов, но вредны они или полезны, определить не мог.

– Давай сюда. – Он забрал у Благодана туес и пошел обратно.

Предслав повзрослел при Олеге Вещем и, как человек неглупый, понимал, как бы сейчас действовал его мудрый тесть.

Убедившись, что туес тот самый, Предслав велел заварить того же зелья еще раз. Брюнхильд стошнило уже трижды; она с трудом глотала воду, чтобы не давиться от бесплодных позывов. Зяблица не отходила от нее, не решаясь предложить трав из собственных запасов. У нее тоже дрожали руки: если Брюнхильд захворает опасно и служанку сочтут виноватой, то князь велит ее повесить или утопить. Зяблица и сама себя винила, только не знала, что сделала не так. Может, там не в зельях дело, а в наговоренном слове, его же не видно! Но зачем она взяла зелье у чужих людей! Ведь госпожа взабыль вовсе не была больна, а если захворала бы – свои зелья есть! Но им хотелось именно этим людям показать, что госпоже неможется и поэтому она не едет дальше. А тут на их хитрость своя, видать, нашлась…

С лугов прибежали встревоженные Семигость и его жена. Стрыиня Веся – пухлая старуха с бледным лицом, выцветшими голубыми глазами и вечно уныло искривленным ртом, – уже давно сидела у печи и жаловалась, что-де от ее зелий сроду никому вреда не было. Остаток зелья в туесе разобрали по листику, нечего подозрительного не нашли. Живита, примерзнув к скамье, дрожала, но в душе радовалась, что сообразила сразу, как только ее отвар был готов, еще раз навестить отхожий чулан и выбросить в яму узелок с остатками колдовского зелья. Труху из рукава она вытряхнула туда же и теперь знала, что уличить ее нельзя. И все равно каждый миг ждала, что кто-нибудь скажет: а я видел… Если боги пожелают открыть истину, то и курица заговорит человеческим голосом!

Семигость и Мировита сами выпили новый отвар на глазах у Предслава, за ними Благодан. Брюнхильд тем временем больше не тошнило, но она лежала неподвижно и на вопрос, как ей сейчас, лишь слабо шевелила ресницами.

День клонился к вечеру. Во дворе было не пройти: перед избой собрались все двадцать отроков Предслава, по сторонам толпились жители Троеславля, обсуждая происшествие. Олегова дочь захворала! Говорят, испортили! Отравили! У всех были вытаращены глаза от испуга и возбуждения; все понимали, что гнев Олега, если что, обрушится на весь Троеславль, но дух захватывало от такого события. Семигость с домочадцами сидел под навесом, перед глазами толпы, будто на судилище, и ждал. Времени прошло достаточно, однако ничего худого с ними не случилось.

– Безвредное то зелье, – все смелее убеждали хмурого Предслава Мировита, Веся, Зоряна и другие женщины. – Видишь – с нами ничего. Не от зелья княжна захворала.

– Так отчего же тошнило ее?

– А то, боярин, порча выходила, – боязливо сказала Мировита. – Порча всегда с тошнотой выходит. Бывает, если сидит что в человеке, то от сильного слова и от зелья наружу выходит как бы ящерками… или жабой, или еще чем. Вот ее Весино зелье и выгнало…

– Жабой! Господи Иисусе! – Предслав скривился от отвращения, невольно схватился за крест под сорочкой, хотя обычно избегал этого делать. – Была там… ящерка? – Он вопросительно взглянул на Зяблицу.

– Не было ящерки, – однако не без сомнения ответила та. – Каша была, какую утром ели.

– Порча и невидимой выходить может, – поддержала стрыиня Веся. – Ящерками – это когда сильно тяжелая порча. Когда человек или псом лает, или еще что… А ведь княжна… ничего такого?

Сказать вслух о том, что Олегова дочь может лаять, старуха не посмела.

– Княжна еще до того на нездоровье жаловалась, – шепнула матери немного опомнившаяся Живита.

– Это да, – подтвердила Зяблица. – С утра еще.

Утром эти жалобы были притворны, а после полудня – хворь явилась взаправдашняя. Зяблица знала об этом, но не могла выдать хитрости княжны, которые внезапно обернулись правдой.

Не дразни богов! Услышат – получишь, чего просишь.

До позднего вечера Брюнхильд больше не тошнило, но она была так слаба, что отказывалась разговаривать. В этот раз Предслав сам остался ночевать в той же избе, велев постелить себе на полу. Он был не менее встревожен и пристыжен, чем Зяблица – ему Олег доверил свою дочь, но присмотра его хватило на три дня! Беда подкралась – а он узнал, когда поздно было. Как можно полагаться на баб! И отроки, обалдуи, смотрели, как девка у них на глазах бегает с зельем и горшком, и хоть бы что! Однако выходит, что зелье ни при чем, а девка не виновата. А порчу, пущенную по ветру, он, Предслав, никак не мог увидеть или предотвратить. Он ведь не колдун и во все эти бесовские умения не верит!