В полночь упадет звезда - [123]

– Ступай! – повелительно шепнул Благодан и кивнул на избу.

Живита скрылась внутри. Через какое-то время показалась снова, держа за ручку на крышке берестяной туесок. С ним она вернулась к себе на двор и вошла в родную избу.

На скрип двери обернулись два девичьих лица. Брюнхильд сидела на лавке, где обычно спал Благодан, а теперь устроили лежанку для нее. У Олеговой дочери было с собой целое приданое: свои постельники, настилальники, подушки. Челядинка, уже знакомая Живите Зяблица, стоя за спиной Брюнхильд, расчесывала ей волосы. Даже в приглушенном свете избы было видно, как роскошны эти солнечные волосы, сплошным золотистым потоком залившие спину и плечи Олеговой дочери. Густые, длинные, блестящие, они сделали бы красавицей даже ту, кому менее посчастливилось с чертами лица, чем Брюнхильд; сами они были вместилищем божественной силы, присущей женщине из княжеской семьи. Глядя на них, Живита заморгала, как будто ей случайно довелось увидеть тщательно охраняемую святыню.

В первый миг Живите показалось, что на лицах обеих мелькнуло недовольство, но тут же Брюнхильд дружелюбно ей улыбнулась, и ощущение недовольства пропало. А скорее, ей померещилось – от мысли о том, что такое она принесла, у Живиты тряслись поджилки и она сама с трудом сохраняла на лице приветливую улыбку.

– Как твое здоровье, княжна? – вежливо, даже с некоторым заискиванием осведомилась она.

– Усталость… – с томным видом ответила Брюнхильд и запрокинула голову. – Слабость одолевает. Вроде и ехали всего три дня, а неможется, как будто месяц с лодьи не сходила. Жара, солнце печет, а в лодье куда от него спрячешься? Плащом накроешься – душно. Вода блестит, глаз режет. Голова болит… Да и ветер такой был на Днепре… до сих пор в ушах гудит.

– Как бы тебе того… ветром что худое не принесло, – прошептала Живита, в душе обрадовавшись этим словам. – Вот, моя стрыиня Веся тебе посылает. – Она поставила на стол берестяной туесок. – Она у нас искусница зелья собирать, от своей бабки знает отвар троесильный. Силы укрепляет, если есть какое дурное поветрие – снимет. Хочешь, я воды согрею, заварю тебе?

Зяблица, переглянувшись с Брюнхильд, подошла к столу и сняла крышку с туеска. Высыпала горсть трав на ладонь, перебрала их, принюхиваясь. Распознать состав «троесильного отвара» знающему человеку нетрудно: лист крапивы, сушеные плоды шиповника, мята, хвощ, зверобой, почки березы и сосны, сушеные головки нивянки, корень бараньей травы…

– А какие травы там собраны, стрыиня Веся никому не говорит, – прошептала Живита. – Обещает, что как станет помирать, одной из нас кому-то откроет, из сестер.

– Стало быть, у вас и свои есть зелейницы? – спросила Брюнхильд. – А что же Мечтана? Вы мне про нее зимой рассказывали, я помню. Что про нее слышно?

Услышав это имя, Живита содрогнулась, как от внезапной вспышки пламени. Благодан строго запретил ей упоминать о Мечтане, и показалось, что Брюнхильд смотрит прямо ей в мысли и видит, от кого на самом деле главный дар.

– Да… ничего, – несколько растерянно ответила Живита, стараясь не выдать, что ее как будто огнем охватило. – Ничего с зимы не слышно. Может, она и не живет больше в наших краях… подалась куда-то в иные места.

Брюнхильд тайком переглянулась с Зяблицей и еще раз пожалела, что при ней нет Горыни. Похоже, ведьмарка после поездки Горыни и Лютульва к ней в избу, испугавшись, что ее заставят отвечать за попытку извести княжьего сына, больше не вернулась в свою нору и подалась куда-нибудь к лешим. Кстати и Рагнар всю весну был крепче, нежели осенью и зимой: взбодрился, разрумянился, чаще стал ездить на лов, не так быстро уставал и с вполне здоровым любопытством косил глазом на девок.

– Завари, добро сотворя, – попросила Брюнхильд Живиту. – А то как бы мне не расхвораться совсем. Путь еще не близкий.

Живита отыскала на полке подходящий горшок, забрала туесок и скользнула за дверь. Когда она исчезла, Брюнхильд кивнула Зяблице, выразительно округлив глаза. Сейчас в избе не было никого чужого – только Олегова дочь и ее служанка, но она не хотела говорить лишнего из опасения, что в чужом месте кто-нибудь исхитрится подслушать.

До намеченного дня встречи с Амундом оставалось еще время, но Брюнхильд поторопилась с отъездом из Киева. Целый месяц она медлила дома, прикидываясь, будто обдумывает поездку к Рагнвёр и ждет возвращения Горыни. Каждый день после отъезда девы-волота тянулся бесконечно; Брюнхильд тайком считала их, делая зарубки на палочке. Зарубок набрался уже целый лес, и вдруг она испугалась, что пропустит срок. Что если Амунд явится раньше? Что если ее что-то задержит в пути? От Киева до Троеславля всего три дневных перехода на лодье, но мало ли что случится? Дурная погода вдруг нагрянет, весла поломаются… Брюнхильд не удивилась бы, если бы некие злые силы пустили в ход колдовство, чтобы ей помешать. Княгиня Бранеслава шепталась со своими боярынями, тайком толковала о чем-то с Олегом, Венцеслава тоже порой хмурилась. «Если хочешь ехать, то трогайся поскорее! – как-то посоветовал Брюнхильд брат. – Как бы отец не передумал».

И вот, когда до Ярилок оставалось еще почти десять дней, Брюнхильд пустилась в путь. Отец был невесел, несколько раз упоминал, что хотел бы поехать с нею сам, и это пугало ее. Но все же ему, киевскому князю, было бы неуместно появляться в землях смолян без приглашения от их князя, Ведомила, и потому Олег остался дома.