В полдень, на Белых прудах - [165]

Зинуля уловила это, но сделала вид, что не заметила. Она ответила просто:

— Ваня обещал позже приехать, сейчас ему некогда.

— Понятно, понятно, — покивал Коля, а Зинуля вдруг догадалась, что Коля ревнует, и какое-то неизведанное тепло разошлось по всему ее телу.

— Меня ждут там, — кивнула она через мгновение.

Коля переступил с ноги на ногу:

— А может, все же походим, а? К Белым прудам пройдемся, как ты смотришь?

Зинуля пожала плечами:

— Не знаю.

— А кто знать должен?

— Меня ждут там, — повторила Зинуля.

— Ты уже говорила. Знаю, ждут, — Коля вдруг занервничал: — Я так надеялся, думал, придешь.

— Но ты же не говорил, чтобы я пришла, — как бы оправдалась Зинуля, — ну, так же, скажи?

— Не говорил.

— Вот.

— Но и ты же не говорила, чтобы я пришел, — в свою очередь подметил Коля, — а я, видишь, пришел. И вот здесь стою, прошу тебя пойти со мной. Ты что, — и он вопросительно посмотрел на Зинулю, — может, своего Вани опасаешься, его боишься?

Вот этого, по-видимому, Коле не нужно было говорить. Зинулю обидели его слова, и всерьез. Она резко повернулась и ушла, ничего не сказав.

Ее нашли потом в умывальнике плачущей.

— Ты что? Что с тобой? — допытывалась Катенька. — Ну, миленькая, рассказывай, что стряслось? Ты отчего слезки льешь?

Сюда прибежали и Алевтина, и Валентина Григорьевна.

— Ну, ну, перестань, глупенькая, — упрашивала Зинулю Катенька, поглаживая ту по плечу. — Ну, что с тобой, чего ты молчишь?

— Тебя кто-то обидел? — Алевтина грозно приподняла свои кулачищи: — Говори, обидел? Мы его сейчас, где он, обидчик?! — Она прошлась по умывальнику пантерой, будто тот именно здесь где-то и прятался.

— Да успокойся ты, — попридержала подругу Катенька. — Сейчас все выясним, — и повернулась к Зинуле: — Правда, Зина?

— Бабоньки, бабоньки, — подала неожиданно голос Валентина Григорьевна, — я догадываюсь, честное слово, догадываюсь!

Зинуля тотчас вскинула голову:

— Девочки, оставьте меня, прошу вас!

Но те о том и думать не хотели — эге, сейчас они оставят ее, дулечку с маком! Девчонке плохо, она плачет, а они возьмут и бросят ее, мол, плачь на здоровье, выплачешься — вернешься. Не-е, они не такие.

И Зинуля в конце концов поддалась, вышла из умывальника. Но о том, что было, ни-ни-ни, никому. Ха, сейчас, разогналась! Потом суды да пересуды, зачем они ей — ни к чему. А настроение свое объяснила просто: Алевтину пожалела, подумалось вдруг: каково ей потом будет? Вот и прослезилась. И девчата, кажется, ей поверили.

Немного успокоившись, Зинуля первым делом подступила к Алевтине:

— Говори, водку пьешь?

Та сразу не уловила, к чему вопрос этот, переспросила:

— А что?

— Нельзя тебе, — решительно сказала Зинуля, — ты ж ведь маленького ждешь.

— А-а, ты вон о чем, — Алевтина усмехнулась. — Не от того ли ты и в умывальник побежала, что я водки глоток попробовала.

Зинуля на Алевтинину колкость не обратила внимания, лишь заметила: глоток — еще ничего, главное — много нельзя, а то ведь можно испортить дело, а потом и до беды недалеко.

— Тьфу, тьфу! — сплюнула тут же Алевтина. — Не накаркай!

Зинуля прижала руки к груди:

— Извини, но я на всякий случай. Для твоего же блага.

Все, разговор на этом они закончили, мирно, тихо, полюбовно, и спять уселись за стол. И снова стало оживленно, весело.

Но Зинуле снова не повезло, только она уселась — ее окликнули: там, у входа, ее ждут, мол, пусть выйдет. Теперь-то уж Зинуля точно знала, кому она нужна, потому махнула: ничего, подождет, никуда не денется. Но ее потом еще и еще окликали, и она уже не выдержала. Ну хорошо, решила, сейчас она выйдет и поговорит — кому-то дурно, наверное, станет.

И вышла.

И застыла в изумлении: справа у входа стоял Ваня, весь в напряжении, с сердитым лицом, а слева — Коля, раскованный, улыбчивый, будто его кто-то чем-то развеселил.

Вот это да, первое, что пришло Зинуле в голову, вот это она доигралась, факт! А все Алевтина, по ее это подсказке! Дура, дура, как легко поддалась на крючок! Но сейчас уже поздно — и рада бы в рай, да грех не пустит.

Зинуля стояла в растерянности и думала: что же будет теперь?

Глава десятая

1

Утром самой первой к Матрене примчалась Ангелина Хромова, полная, в два обхвата, грудастая девка.

— Спишь еще? Ай-яй-яй! — заверещала она. — А ну-к подхватывайся, подхватывайся да закачивай рукава!

Матрена сладко потянулась:

— Убей меня бог, если б не ты, Ангелина, не проснулась.

Ангелина Хромова всплеснула руками:

— Ну надо же, к ней сейчас люди придут, а она… Вот дитя беззаботное! — С Матреной Ангелина была дружна, потому не церемонилась, говорила, что думала, безо всякого жеманства.

Матрена, одеваясь, и сама себе поразилась: как же это она до сих пор дрыхнуть могла? Прежде, бывало, перед каким-нибудь ответственным делом ночи, можно сказать, не спала, все думала, прикидывала, как лучше с ним справиться, да и другая постоянно точила мысль: вдруг проспит или опоздает, мало ли чего случается, а тут — на́ тебе, человек прибегает по ее зову, а она еще в постели. Все верно: не на ярмарку — с ярмарки катит!

Вскоре пришла и Ульяна.

— Ну, что, девка, давай показуй, где тут у тебя чего. Ангелина! — окликнула она Хромову, которая уже успела выхватить какую-то кастрюлю и выбежать с ней на улицу, решив, видимо, сполоснуть или же вылить из нее оставшуюся на ночь воду.