В полдень, на Белых прудах - [158]

Придя немного в себя, Каширин решил-таки сходить в столовую — до ужина еще далеко, не дотерпит.

Первого он не взял, лишь облюбовал гуляш с макаронами и выпил два стакана вишневого компота. Он, правда, оказался теплым, но уж очень мучила жажда.

Он сидел ел и думал о Марте, о том, как повернется там, в Зайчиках, дело. Он был почему-то уверен, что все обойдется благополучно. Старуха, когда он увидел ее, хоть и выглядела очень старой, но была еще крепкая. Возможно, подумал Каширин, у нее какой-то приступ, мало ли таких случаев со стариками. Нет, обойдется, обойдется, и девочка успокоится.

Размышляя, Каширин почему-то вспомнил про дочь Сомова. Она была такого же возраста, как и Марта. Может, на год-полтора старше. Но в сравнение с последней не шла, та и внешне выглядела холеной, и разодета была как картинка, на ней все с иголочки. Да что говорить! Вот как бывает, подчеркнул про себя Каширин, и еще больше пожалел Марту — неприсмотренное, неприкаянное дитя. Ну, что из него может выйти в конце концов, коль так складывается жизнь? Да ничего, прокоптит небо — и вся польза. А жаль.

Почему-то именно в эту минуту Каширин желал, чтобы «Скорая» помогла Фекле Маланьевой. Пусть живет старуха. Будет, она жить — легче Марте. Девочке теперь, в этом возрасте, особенно необходима поддержка. А еще было бы лучше, если бы рядом находились отец и мать. О-о!

Да, был бы у них ребенок, у Кашириных, они бы, наверное, молились на него. Только так, не иначе! Особенно Надежда, жена его.

Каширин уже заканчивал есть, к столу вдруг подошел Зуйков. Он его сразу и не заметил, тот как тень на него надвинулся:

— Приятного аппетита, Афанасий Львович!

— Спасибо.

— Кушаете?

— Вот зашел малость перехватить, на бегу.

— Я тоже. Припоздал, вижу, немного. А у вас, Афанасий Львович, — Зуйков говорил немного заискивающе, во всяком случае не так уже, как тогда, когда вел, можно сказать, настоящий допрос, точно исполняя роль следователя, — а у вас что, срочные дела были?

Каширин кивнул. Он не хотел комментировать и вообще не очень желал сейчас с ним разговаривать — не было у него настроения.

— И у меня.

Каширин заторопился, но Зуйков вдруг попросил его подождать.

— Я думаю, — начал он, вернувшись уже с полным подносом, — вам, Афанасий Львович, небезынтересно будет знать, как поворачивались события при проверке анонимного письма. Ведь так?

Каширин махнул, дескать, продолжайте, продолжайте.

— Вам Сомов что-нибудь уже говорил?

— Да.

— Что он вам сказал?

Каширин выдержал паузу:

— Вы, кажется, хотели мне что-то рассказать?

— Да, да, — как бы спохватился Зуйков, — вы верно подметили, Афанасий Львович: хотел. — Он отнес поднос и сел за стол. — Значит, я вас поздравляю, Афанасий Львович, — продолжил Зуйков, взяв хлеб и ложку в руки. — Слава богу, обошлось, миновало.

Зуйков, подметил Каширин, явно копировал Сомова: и в поведении, и в разговоре. Даже слова некоторые использовал в своем лексиконе. Взять хотя бы «миновало». То же самое говорил Сомов, когда зазвал к себе в кабинет.

Зуйков поднял голову, вопросительно посмотрел на собеседника:

— Вы на меня не обижаетесь за тот разговор, ну, у вас в кабинете, Афанасий Львович?

— Что было, то прошло, — этак безразлично как бы отреагировал Каширин.

— Время, время такое, не знаешь чего от кого ждать, — Зуйков хлебнул борща.

— На время грешить нечего, — не согласился Каширин, — все от нас только зависит: каковы мы, таково и время!

— Ну уж не скажите. Хотя, — Зуйков задумался на мгновение, — может, вы и правы, Афанасий Львович. — Он вдруг оживился: — Скажите, как к вам в обкоме партии, в орготделе конкретно?

— Что вы имеете в виду?

— Отношения, отношения.

— А-а. Нормальные, кажется. Я, признаться, там почти никого и не знаю.

— А вас, скорее всего, Афанасий Львович, знают, — подчеркнул Зуйков и поправил упавшую прядь волос.

— С чего вы взяли, что знают?

— Ну, — Зуйков, по-видимому, не решался говорить, открывать карты, — есть наблюдения.

Каширин напрягся:

— Вы серьезно?

— С этим, Афанасий Львович, не шутят, — Зуйков этак криво ухмыльнулся.

— А конкретно если?

Зуйков пожевал:

— Понимаете, они сказали: к этому отнестись очень и очень серьезно.

— Кто — «они» и к чему?

— Обкомовцы, естественно. А разобраться с анонимкой.

— Но ведь это же не анонимка, коль известен автор, не так ли?

— Так-то так, Афанасий Львович, однако велено было отнестись серьезно.

— Вы так и поступили, верно?

— Да, поступил. Но они снова сказали отнестись серьезно.

— Что значит — снова?

— А то — требуют к этому вопросу вернуться еще раз.

Каширин застыл.

— Ну что ж, — сказал он после недлинной паузы, — выполняйте их волю, коль так.

Зуйков самодовольно приподнял руку:

— Спокойно, Афанасий Львович, спокойно! — Ну копия Сомов! — От нас тоже кое-что зависит!

Каширин, конечно же, понимал, какой смысл вкладывал в последнюю фразу Зуйков, однако сделал вид, что он наивен.

— Понимаю, понимаю, — многозначительно покивал он.

— И мы этого не допустим, Афанасий Львович, чтоб над вами издевались! — Голос Зуйкова звучал строго и уверенно. И все же это была просто игра, актерство было — Каширин улавливал. Зуйков решил, по-видимому, его переиграть, а если быть точнее — запугать, чтоб он, Каширин, не очень катил на него бочку, словом, чтоб сверчок, Каширин, значит, знал свой шесток — такова программа Зуйкова.