В поисках Вишневского - [26]

Да… Интересно, где теперь этот Карл Панов? Ему должно быть уже тридцать пять лет, а может, ему сменили имя и он даже не знает, что рожден от немца?

В некоторых записях дневника как-то особенно явственно чувствуется личность Вишневского. Я будто слышу его речь высокого, звонкого тембра, я даже вижу его энергичное лицо в очках, его изящное сложение, не смотря на короткую шею и слегка приплюснутый бритый череп. Я ощущаю его волевую и в то же время художественно одаренную натуру, когда посреди грохота и ужаса смерти он способен наблюдать природу: «Лежу на плащ-палатке в лесу, смотрю на землю, — пишет он в дневнике. — Муравей несет другого. До чего трогательно! Нам бы у них поучиться. А может быть, он его сожрать хочет?!.»

А вот что происходило во время бомбардировки приднепровской деревушки:

«12 августа… У околицы стонет, прислонившись к забору, пожилая женщина: ее ранило осколком авиабомбы. Я сделал ей перевязку и помог дойти до дома. Вместе с ней вошли в хату и мы. На полу лежит мальчик. Лицо прикрыто полотенцем, около головы лужа крови. Женщина застыла в ужасе. Я приоткрыл мертвому лицо. Она дико вскрикнула — это был ее сын. На шее у него зияет огромная рана — она выглядит так, будто хищный зверь вырвал кусок мяса. Мальчик, видимо, сидел у окна, и его убило осколком разорвавшейся бомбы. Тяжко было слышать вопли матери. У печки стоял дед, не спуская глаз с убитого при нем, внука. Вбежала девочка и принялась громко причитать: «Красавец ты мой, братец ты мой любимый!»

Мы вышли из хаты и, сопровождаемые рыданьем женщин и детей, уехали из окутанной дымом деревни. Не прошло и нескольких минут, как машина оказалась в степи и сразу все изменилось. Стало тихо и удивительно мирно. Сияло солнце, пригибалась от ветра трава. Но вскоре небо нахмурилось, и вдруг полил проливной дождь. Дорогу размыло, и мы решили сделать Привал в небольшой деревушке. Зашли в первую попавшуюся избу. Женщины угостили нас молоком и все спрашивали: «Неужели и дальше будете отступать?» Отвечаем, что нет, а у самих на душе скверно… Как только дождь утих, тронулись дальше, к Каневу. В пути опять попали под бомбежку. Шестерка «юнкерсов» «обрабатывала» дорогу. Выбрались из машины и залегли в мокрой траве. Когда самолеты улетели, я почувствовал, что промок до нитки и изрядно обжегся крапивой. Наконец добрались до Канева. Госпиталь из городской больницы переехал в здание гостиницы, расположенной на высоком берегу реки. Отсюда открывается великолепный вид. Внизу расстилается ширь Днепра. Он чудесен даже сейчас, в ночной полутьме… Совсем недалеко могила Тараса Шевченко, вокруг небольшой лес и безбрежная украинская степь.

Но любоваться этим нет времени. У входа в госпиталь пахнет цветами, в комнатах — кровью. Здесь сейчас тысячи раненых…»

В августе 1941 года Александр Александрович был назначен главным хирургом Брянского фронта. Из Москвы он вместе с хирургом Смоляницким, с которым он работал еще на Халхин-Голе, отправился в Брянск. Летели они на У-2, пилот вел машину неуверенно, ибо не знал маршрута. Разрешения сесть в Брянске не было дано, и пилот так им и сказал: «Доберетесь как-нибудь!» Все же через два часа сели в Брянске, где, как выяснилось, не было ни единого госпиталя. С трудом нашли машину, чтоб добраться до штаба фронта, который находился, как им сообщили, «в лесу под Брянском».

Брянский лес! Знаменитый лесной массив, которому немцы нанесли огромный ущерб. Они намеренно уничтожали и сжигали лесное богатство брянского заповедника, но Александр Александрович, пробыв на этом фронте всего двадцать дней, еще застал эти дебри нетронутыми.

Штаб фронта был в стадии становления — «устройства на лесном жительстве». Был там и огромный подземный госпиталь, состоящий из множества землянок, выложенных бревнами внутри, а сверху, по накату, замазанных глиной, засыпанных песком и обложенных дерном. Этим госпиталем и должен был заведовать Смоляницкий. А Александр Александрович, устроившись в штабе фронта, в палатке, ночуя на нарах, должен был объезжать соседние городские госпитали — г. Орле, в Городище, в Речице — и походно-долевые госпитали. Всюду он наводил порядок и каждый день оперировал раненых.

Армия наша тогда отходила с немалыми потерями, и Александр Александрович видел, как эвакуируют население из городов, поджигают заводы… Ночуя в лесу, он слышал, как группами шли немецкие бомбардировщики, возвращаясь с бомбежек наших городов. Разъезжая по городам, он часто на пути видел драматичные сцены после налетов вражеской авиации. Однажды, подъезжая к Трубчевску, он увидел на дороге двух мужчин, которые, приплясывая и размахивая руками, что-то напевали. Оказалось, это пациенты, сбежавшие из психиатрической больницы, — тяжкое зрелище на военной дороге!..

27 августа Александр Александрович записывает в дневнике: «Приехал писатель Леонид Ленч. Рассказывает о Москве. Будет работать в нашей фронтовой газете».

А недавно Леонид Сергеевич Ленч, узнав, что я пишу книгу о Вишневском, любезно согласился прислать мне рассказ о встрече с Вишневским на фронте. Я решила поместить его воспоминание в эту главу.