В поисках Великого хана - [46]

Дон Кристобаль, по его мнению, более или менее разбирался в морских картах, но отнюдь не в книгах. Пo сути дела он не читал ничего, кроме энциклопедии кардинала Педро де Алиако и путешествий Марко Поло и Мандевиля. Вряд ли он читал Птолемея, Эратосфена,[72] латинских поэтов и арабских географов, о которых неоднократно упоминал. Это были просто цитаты все из той же книги Алиако.

Ученый лекарь говорил все это с добродушной улыбкой, но в глубине души его раздражало поведение этого хвастуна, который уже считал себя победителем.

Колон, со своей стороны, был возмущен до такой степени, что утратил загадочность выражений и осторожность в речах, отличавшие его всегда, когда у него просили более подробных пояснений к его плану.

Акоста утверждал, что до азиатского побережья, если плыть на запад, будет около двух тысяч пятисот лиг. Он еще раз повторил, что Колон ошибается на несколько тысяч миль при расчете размеров земного шара и преуменьшает его до нелепости.

Мореплаватель, окончательно потеряв плавность речи к важность вида, раздраженно возразил:

— Я найду землю в семистах лигах на запад. Я хорошо знаю, что говорю, и ничего больше не могу сказать. Кое-кто видел эту землю собственными глазами… Кое-кого уже нет в живых…

И он остановился, словно к нему вернулась обычная осмотрительность.

Наступило длительное молчание. Акоста смотрел на своего посетителя рассеянным взглядом, как будто задумавшись. Последние слова пробудили в нем смутные воспоминания.

Больше всего в этом человеке его восхищали упорство и незыблемая уверенность. Он обладал силой сновидца, одержимого единственной, неизменной мечтой, посвятившего осуществлению этой мечты всю свою жизнь, не растрачивая се ни на что иное. Он был подобен свету неподвижного маяка, направленному в одну и ту же точку, не рассеиваясь в разных изменчивых направлениях.

Не раз, изумленный этой энергией, лишенной каких бы то ни было оснований, этими решительными утверждениями, лишенными каких бы то ни было доказательств, доктор начинал подозревать, что, может быть, за всем этим скрывается какая-то истина, что-то известное лишь ему одному., такое, что он не считает нужным оглашать.

На последние слова, вырвавшиеся у Колона, быть может, по неосторожности, Акоста ответил с благоразумием ученого, который допускает возможность любой неожиданности, лежащей за пределами знания, но все же руководствуется точными представлениями, подтвердившимися на опыте:

— Если ваша милость так уверена, что увидит землю, пусть даже в тысяче или тысяче пятистах лигах, это будет уж; во всяком случае, не земля Великого Хана… Это будет — да простит мне господь такое предположение! — какой-то новый мир, который нам неизвестен, который существует от первых дней творения и о котором мы, бедные грешники, не имеем никакого понятия.

Доктор сам улыбнулся своему предположению, таким смелым оно показалось ему. Колон громко рассмеялся в ответ на это высказывание собеседника, придуманное им, конечно, только для того, чтобы доказать, что мореплаватель не доберется до Катая и Сипанго, проплыв менее тысячи лиг.

Потом они невольно оглянулись по сторонам, словно опасаясь, как бы их не подслушали. Совершенно новый мир, неизвестный христианам, о котором ни слова не сказано в священных книгах, дарованных нам господом!

Такой еретической и безумной показалась им обоим эта несуразная мысль, что смех загладил остроту спора, и они принялись по-дружески обсуждать приготовления Колона к предстоящему отъезду.

Часть ВТОРАЯ Сеньор Мартин Алонсо

Глава I

В которой говорится о знаменитом острове Семи Городов и об угрожавшей будущему адмиралу опасности навсегда остаться на суше, из-за того, что ему не удалось найти ни одного матроса, кроме четырех беглецов из города Палоса, приговоренных к смертной казни.

Для Фернандо Куэваса прогулка из Палоса в монастырь Рабида была своего рода праздником.

Хозяин его жил у монахов, оставив при себе для услуг Лусеро. Сам же Фернандо поселился в городе, в бедном домике старого пономаря приходской церкви св. Георгия, у которого его устроил настоятель монастыря Рабида.

В монастырских помещениях, предназначенных для проезжих, свободных мест не было, потому что там давно уже проживало несколько художников из Севильи, украшавших церковные стены фризами из разноцветной мозаики и изображениями святых, проявляя при этом больше усердия и добрых намерений, чем мастерства.

Куэваса, как более крепкого и проворного из двух своих слуг, дон Кристобаль оставил в городе с несколькими людьми, которые прибыли из Кордовы и других мест, чтобы отправиться с ним в плавание, хотя и не были моряками.

Рано утром, как только пономарь на почтительный вопрос этого хорошо воспитанного слуги отвечал, что у него нет никаких поручений, Куэвас отправлялся в монастырь Рабида под тем предлогом, что ему следует узнать распоряжения своего настоящего хозяина.

Он торопливо шагал по песчаной дороге среди сосен с широкими кронами, заслонявшими со стороны суши монастырь, перед которым расстилался морской простор. Фернандо уже отлично знал эту местность, о существовании которой и не подозревал еще несколько недель тому назад. Справа от себя, сквозь темную колоннаду сосен, он видел длинную, сверкающую, как металлическая полоска, реку Тинто. Противоположный берег представлял собою песчаную отмель, по другую сторону которой вилась река Одиэль, а там, где кончалась песчаная коса, их русла сливались, образуя устье, выходившее в океан по обе стороны острова Сальтеса, как бы скрывавшего линию горизонта. Быстрые ноги юноши каждый день легко пробегали эти пол-лиги. Выбеленные стены Санта Мария де ла Рабида и растущие вокруг деревья, скрюченные океанскими ветрами, делали монастырь похожим издали скорее на большой хутор. Монастырь этот был самым маленьким из всех, которые юноша когда-либо видел: два внутренних двора, церковь всего с тремя часовнями и дюжина келий для монахов. Но ему в эту весеннюю пору монастырь казался самым прекрасным местом на земле, не похожим ни на один из тех, которые он повидал на своем пути до Палоса. Купол церкви, выбеленный известью, указывал путь местным морякам, когда они огибали побережье. Расположенный на возвышенности и прикрытый сзади сосновой рощей, монастырь казался заброшенным и беззащитным. И только подойдя к нему ближе, можно было увидеть у подножия холма, на котором он стоял, крепкую каменную стену, под охраной которой он мог не бояться набегов африканских корсаров и португальских разбойников во время войны. За этой стеной росли раскидистые алоэ и высокие пальмы. На грядках, разделенных каменными перегородками, были высажены каперсы, вьющиеся виноградные лозы, лимонные и ветвистые фиговые деревья. Летом этот монастырский сад орошался водой, которую лошади, со скрипом вертя колесо, накачивали из реки Тинто.