В поисках утраченного смысла - [42]
Если же про запас держать еще и переиначенную на светский лад религиозную мерку[68] и подходить, следовательно, к этой всепроникающей историчности с «богоискательским» запросом, то заведомо неизбежна путаница. И рано или поздно – неудовлетворенность, разочарование в своих же собственных неоправданных надеждах. В какой-то момент иным «метапрактикам», томящимся по «священному», может, правда, показаться, они могут себе внушить, на худой конец из тех или иных побуждений сделать вид, будто они получили желаемое. Однако такие хрупкие самообольщения всегда недолговечны.
У Мальро эта полоса жизни была и вовсе краткой. И вдобавок отмечена скорее головными поползновениями обратить необходимость в добродетель. «Годы презрения» знаменуют собой предельную точку, достигнутую этими усилиями: метафизическая озабоченность здесь почти отсутствует. Предшествующая книга, «Удел человеческий», открывалась ее тревожным присутствием и завершалась снятием; следующая – «Надежда» – открывается ее разрешением, но, как выясняется вскоре, мнимым, и завершается возвратом к ней снова.
«Надежда» – широкое мозаичное полотно первого года гражданской войны в Испании, запечатлевшее крайнюю пестроту республиканского лагеря, взметенного революционным вихрем и постепенно сплачивающегося в прочное единство. Коммунисты, анархисты и католики, рабочие и интеллигенты, вчерашние батраки и кадровые военные, бойцы интербригад и летчики добровольческой эскадрильи, журналисты и обыватели; атаки на передовой и быт полуразрушенных артобстрелом городов; забитые беженцами дороги и больницы, переполненные калеками и умирающими; сожженные деревни и изрытые взрывами поля, лихорадочная сутолока штабов и маета окопной бессонницы в ночь накануне сражения; случайные перестрелки и многодневные осады крепостей, рассказы спасшихся чудом от расстрела и похороны погибших товарищей, бои в воздухе и мертвая тишина опустевших храмов – народная война с ее праздником, буднями, подвигом, трагедиями, победами, потерями течет по страницам «Надежды» прихотливо и своевольно. Мастерство Мальро здесь кинематографично – оно в напряженной подаче отдельных крепко западающих в память сцен, в виртуозных перепадах от предельно выпуклой прорисовки подробностей к панорамным обзорам, так что броские детали прорастают философскими метафорами, в прямой монтажной стыковке сцен между собой, когда отбрасываемый ими друг на друга свет резко выделяет нужные грани.
Исподволь, однако, все эти репортажные зарисовки и портретные наброски довольно прочно скреплены сквозным раздумьем, пунктирно проступающим в беседах и спорах. Они-то составляют интеллектуальный стрежень всего повествовательного течения. У стрежня этого как бы два потока – верхний и нижний, подводный. Они взаимопереливаются и взаимооттеняют друг друга: на поверхности набирает мощь нарастающая победная стремнина, а в глубине подводная струя, тоже нарастающая, но густо окрашенная беспокойством. Снаружи – введение весеннего мятежного половодья партизанщины в жесткое русло революционной войны, без чего не миновать худших срывов и поражения. Внутри – душевные потери тех, кому осмысленный долг повелевает укрощать стихию во имя ее же спасения, принося подчас этому в жертву других и взваливая на собственную совесть тяжкое бремя.
На первых страницах «Надежды» бурлит разлив всенародной вольницы, бьют ключом пьянящие грезы, идет повальное крещение в купели свободы. Братство и черпаемое в нем человеческое достоинство каждого, во имя которых держались под пытками и шли на казнь революционеры из прежних книг Мальро, тут стали завоеванным достоянием многолюдной толпы и выплеснулись ликующим праздником, волшебными «каникулами жизни», причащением к долгожданным дарам свободы. «Апокалипсисом братства» называет это празднество возглавляющий республиканскую разведку ученый Гарсия, устами которого зачастую говорит сам Мальро. Здесь звездные миги раскрепощения каждого сливаются в звездный час раскрепощения всех. И эта встреча озарения изнутри и зарева извне возносит личность к таким головокружительным высотам восторга, где земное притяжение Судьбы точно теряет власть. На весь народ распространяется то содружество, о чудодейственности которого в применении к своему отряду размышляет один из летчиков: «Люди, объединенные надеждой и делом, подобно людям, соединенным любовью, получают доступ туда, куда им не проникнуть в одиночку. Целое этой эскадрильи благороднее, чем каждый из входящих в нее по отдельности». Былые несбывшиеся помыслы «завоевателей»-одиночек о человеке выше обычного, о «человеке, мечтающем стать богом», как будто претворяются в этой «революционной соборности».
Однако, как замечает тот же Гарсия, «Апокалипсис, жажду которого каждый носит в себе… по прошествии некоторого времени обречен на верное поражение по одной простой причине: природа Апокалипсиса такова, что он не имеет будущего». Когда сжимается кольцо отлично вооруженного и умелого врага, мощь этого натиска не одолеть голыми руками и добрыми пожеланиями. И тогда хаотичность праздничного воодушевления, в котором самые дерзновенные чаяния сбываются карнавально, понарошку, должна отлиться в жесткий боевой порядок. А для этого поступиться столь привлекательной беззаботной вольницей. Трезвый расчет и неукоснительное соблюдение пользы дела вынуждают покончить с всплесками бездумной самоотверженности – с растратой сил в зрелищных, но бесплодных жестах, подменой деловитости порывами по наитию, пылкой готовностью положить голову на плаху, лишь бы не действовать с холодной головой.
