В поисках совершенства в мире искусства. Творческий путь отца Софрония - [35]
Отца Софрония можно назвать цельным человеком. Он был щедро наделен различными дарами, и все их отдал для служения Богу. Он вернул обратно все, что получил, как жертву благодарения, все целиком. Это принесло плоды в его иконописи и настенных росписях. Судьба отца Софрония уникальна в том смысле, что он прошел через светское искусство, отошел от него, полностью отрекся, чтобы служить Богу. Это было полным посвящением себя Богу и отказом от всего остального. В более поздний период своей жизни он снова взялся за знакомые ему кисти и краски, чтобы выразить то, чему он научился и что познал в течение многих лет духовного поиска и подвига на Афоне. И он стал писать не в каком-то историческом или светском стиле, а в русле иконописной традиции. Его работы были целиком предназначены для молитвы. Он стремился передать свое приобретенное знание в рамках строгой формы иконописной традиции. Многие годы, проведенные без занятий живописью, имели решающее значение. Он сбросил с себя ветхую одежду, прежде чем облечься в новую. Отец Софроний оставил искусство и никогда не думал к нему возвращаться[166].
«Как это ни странно, несмотря на то, что я уже старик, что я 36 лет не работал как живописец, вижу, что во мне осталась живою эта “жила”. То, что я снова вижу в себе, было в свое время поводом к полному оставлению живописи. Нельзя разделяться внутренно до такой степени. Если хочешь сделать что-либо, скажем хотя бы “сносно”, то необходимо полное внимание отдать этой работе, что стоит в противоречии с иными исканиями моей души. Но увидим, что Бог даст»[167].
Отец Софроний посвятил все свои способности служению Богу, так что когда он стал писать иконы, он использовал уже имевшиеся в нем таланты. Он использует то, что ему известно, технические приемы, которым он научился в художественных школах и почерпнул в поздних модернистских направлениях, чтобы изобразить иконописные лики и передать стремление к Вечности. Выразительность образов на его иконах рождается из его понимания аскетической и духовной жизни, приобретенного многими годами молитвы и покаяния. Итак, мы можем утверждать, что отец Софроний посвятил все свои дары служению Богу, что характеризует его как по-настоящему цельного человека, человека в полном смысле этого слова.
«В последнее время я вынужден был самой работой над иконами окунуться в глубь веков. Я думал о тех художниках, духоносных иконописцах, которые в материальной плоти ИКОНЫ стремились выразить соединение Нетварного с тварным. Одни из них нарочито “искажали” человеческий лик, чтобы таким путем оторвать ум молящегося от Земли, чтобы перевести его в мир иных измерений; другие, нося ту же самую идею по существу, искали соответствие между образом и Первообразом и выражали ОБА ИЗМЕРЕНИЯ, то есть и времени и вечности, в чертах человеческих. Но эти человеческие черты они преображали, никогда не допуская себе снизойти до “натурализма”, чего не избежали западные художники эпохи Возрождения.
Сравнительно нетрудно создать приятный для глаза образ “намеком”, наброском… Но нужен исключительный гений, чтобы “закончить” произведение, не впадая в “плотскую” красоту. Великая история Иконы знает больших мастеров: одни из них предпочитали нарушать все пропорции, или “черты”, другие, как преподобный Андрей (Рублев), создавали исключительную гармонию “двух” миров в произведениях редкой законченности. Люблю я и первых, и вторых. Но вторые, в моем сознании, стоят выше, как подлинные художники-духоносцы и мастера.
Чтобы стать иконописцем этого второго рода, необходимо в опыте своей жизни увидеть человека, преображенного нашествием на него Святого Духа. Таких опытов было немало в истории, но среди них наиболее известен опыт Мотовилова с прп. Серафимом»[168].
Однако отец Софроний использовал свои знания во всех областях искусства, в той мере и там, где ему это было необходимо. Требования отца Софрония к иконе часто были очень высокими, нацеленными не только на достижение определенного уровня духовной красоты, но также и художественного совершенства и гармонии композиции.
«Нас всех преследует неудержимое желание совершенства, полноты, выхода за пределы тления. Но, как все мы также знаем, за всю историю искусств лишь очень немногие достигли того, чтобы не потерять силы выражения, доведя произведение до некоего технического “конца”. Обычно благоразумнее остановиться артисту на том состоянии произведения, когда оно так или иначе “захватывает дух”. После сего продвигаться страшно, ибо в большинстве случаев привходит нечто от “смерти”»[169].
Среди прочего из своего художественного образования он унаследовал чувство рельефа поверхности, культуру фактуры, как это называлось в России в годы его обучения. Хорошая работа, шедевр, может быть узнан благодаря качеству его фактуры. «Рельеф поверхности очень важен, не для прикосновения, но для глаза. Рельеф поверхности иконы подобен фарфору». Это то, что отличает искусство от ремесла.
Вот еще отголоски художественного образования о. Софрония: «Горы на иконах похожи на абстрактное искусство. Только в иконописи это абстрактное иск усство наполнено значением
