В поисках социалистического Эльдорадо: североамериканские финны в Советской Карелии 1930-х годов - [91]
Второе поколение североамериканских иммигрантов – те, кто прибыл в Карелию детьми или родились здесь, – во многих отношениях отличалось от поколения своих родителей. Они свободно владели русским языком, что устраняло препятствия к повседневному общению с местным населением, и в ситуации, когда компактное расселение финской диаспоры оказалось разрушенным, это привело к росту межнациональных браков[804]. В таких смешанных семьях обычно говорили по-русски, и дети, как правило, владели финским языком только на базовом уровне, достаточном для общения с бабушками и дедушками, или не говорили на нем вообще. Дети в таких браках также обычно идентифицировали себя с советской или русской культурой[805].
Канадские финны Валтер Лекандер (слева) и Эрвин Нива в п. Падозеро КФССР, примерно 1950 г. Из личного архива В. В. Лекандера
Впрочем, эта тенденция проявлялась среди различных групп советских финнов по-разному. Среди финнов-ингерманланд-цев, а также потомков красных финнов и особенно финнов-перебежчиков (см. гл. 1) процессы утраты финского языка протекали быстрее, в то время как многие североамериканские финны еще в 1960-х и 1970-х гг. разговаривали дома по-фински и даже по-английски[806]. Объяснение этому кроется, очевидно, в том, что первые три группы больше пострадали от репрессий и депортаций военного времени, и утрата финского языка шла быстрее в силу причин демографического и психологического характера. Передать финский язык и идентичность своим детям и внукам также смогли представители культурной и интеллектуальной элиты Карелии[807].
Вильё Лекандер, сын Валтера и Ауне Лекандер (и младший брат Ааррэ Лекандера, см. с. 21), на производственной практике в п. Падозеро КФССР, примерно 1950 г. Из личного архива В. В. Лекандера
Другим важным фактором культурных изменений в финской диаспоре в Карелии было советское образование. До 1937 г. система образования в Карелии позволяла пройти практически все ее стадии – от детского сада до педагогического техникума – на финском языке[808]. Однако в 1937 г. эта система была разрушена, и дети североамериканских финнов были переведены в русские школы. И сама школа, и связанные с ней пионерские и комсомольские организации, а также кружковая деятельность вовлекали иммигрантов второго и третьего поколений в советские культурные практики и формы идентификации.
Влияние, которое оказывала на иммигрантов советская система образования, можно проследить на примере семьи Лекандеров, переехавших из Канады в 1932 г. Для детей, родившихся в этой семье (1929, 1931, 1932 и 1934 г. р.), финский был родным языком, однако все они в конечном итоге окончили школу на русском языке. Один из авторов этой книги в 2005 г. взял интервью у Вейкко Лекандера, который рассказал, что во время эвакуации в г. Кудымкар (сейчас Пермский край) он прочитал все книги, доступные в городской детской библиотеке[809]. В то же время в интервью он признался, что не умеет читать по-фински – в тех случаях, когда членам семьи требовалось его знание финского языка, они читали ему вслух, и он переводил устно. Всё, что он когда-либо прочитал, было на русском языке. Это порождало предсказуемые последствия: национальная идентичность уступала место более общей, советской идентичности. Этот сдвиг в мировоззрении нового поколения финнов-иммигрантов хорошо показывает интервью с Дагнэ Сало (1915 г. р.), взятое в 2006 г.:
Мне больше народ понравился в Карелии, чем в Америке. Там больше замыкаются. Я в семидесятом ездила в Америку. Я так разочаровалась. Это жутко, когда [про меня] говорят, мол, я не жалею, что приехала в Советский Союз. Все остальные жалеют, а я не жалею. Я бы ни с одним из них – у меня есть двоюродные братья и сестры – я бы ни с одним из них не поменялась бы местами. И со своими знакомыми. Это всё деньги, деньги. Помню диалог между моим дядей Арвидом, доктором математических наук, и Мартином, мужем двоюродной сестры. Мартин рассказывает о своей фирме, где он работает, упоминает своего начальника. Арвид спрашивает: «How much is he worth?» [ «Сколько он стоит?»]. Прямо так и спрашивает. Мартин отвечает: «Around three hundred thousand» [ «Примерно триста тысяч»]. – «Is that all? I though he is a millionaire» [ «И это всё? Я думал, что он – миллионер»]. У меня тогда мелькнула такая мысль: «I am worth nothing. I don’t even have a bank account» [ «Я ничего не стою. У меня даже нет счета в банке»][810].
Именно это первое советское поколение североамериканских финнов, пожалуй, наиболее сильно усвоило идеалы советского общества. Для поколения их родителей опыт жизни в СССР в 1930-х гг. во многом стал разочарованием из-за трудностей повседневной жизни и особенно из-за репрессий. Поколение их детей, родившееся после войны, росло в обществе, уже утратившем значительную долю идеалов и иллюзий довоенного периода. И лишь первое собственно советское поколение финнов-иммигрантов, прошедшее школу и университет в 1930-х гг., дольше всех сохраняло веру в социалистическое будущее, которую часто не могли поколебать даже сталинские репрессии. Это видно, например, по заключительным страницам первой книги Мейми Севандер «Они забрали моего отца», где она писала про свои политические и социальные идеалы:
