В поисках сердца спрута - [6]
Но для почтеннейшей публики в загашнике имеется и другой кумир — Б. Акунин, заявивший о себе серией романов о сыщике Эрасте Фандорине и объединенных серией «Новый детектив». Описываемые события происходят в последней четверти 19-го века, по ходу действия Фандорин вырастает из полицейского чиновника в едва ли не единственного охранителя российской короны и государственности. Сразу же по выходе первого романа («Азазэль»), разразилась мощнейшая рекламная кампания, провозгласившая Б. Акунина новым долгожданным гигантом мысли.
Мне не хочется удаляться в герменевтику псевдонима и рассуждать, что бы имя автора могло значить на урду и суахили, равно как и искать второй слой в романах об Эрасте Фандорине. Не стоит искать символы, там, где их нет и изначально не было. А то еще примутся ученые мужи на полном серьёзе ломать копья о том, почему в каждом романе присутствует некое заведение, принадлежащее человеку по фамилии Мебиус. Крок-сворд! Рек-бус! Загадка египетской пирамиды и тайна индийской гробницы.
Ларчик, на мой взгляд, открывается куда как проще. «Фандоринский» проект изначально начинался как коммерческий — иначе, к чему все эти рекламные гримасы, «ужимки и прыжки» на форзаце книжек. Захлеб рецензентов свидетельствует то ли об их полной и окончательной неосведомленности («Кто других машин не видел, для того и «Запорожец» — автомобиль»), то ли о непрекращающейся сумятице критериев («На безрыбье и рак — Паваротти»), то ли о хорошей прикормленности…
Безусловно, Акунин (или тот, кто скрывается за этим псевдонимом) — писатель не без способностей. Но при более близком прочтении выявляются все недостатки, заретушировать которые и были призваны критические перья. Акунин обладает легким и гладким стилем — на этом основании его тут же назначили продолжателем традиций Великой русской литературы; но все это чистописание абсолютно не запоминается. Невозможно вычленить из текста ни одной яркой фразы, ни одного меткого описания — все романы, как «ухоженный газон — красиво, но однообразно».
Акунин владеет антуражем — так кажется тем, о ком родоначальник российской словесности сказал, что они «ленивы и нелюбопытны». Элементарная усидчивость и благоприобретенная чтением — нет, не академических исследований, а пожелтевших газет — эрудиция выглядят на фоне общей безграмотности в отношении собственной истории весьма выигрышно. Это такой же постмодернизм, как и у Сорокина, только прикрытый иной словесной паутиной. Обилие почерпнутых из истории быта «архитектурных» излишеств, подобно потемкинским деревням, лишь прикрывает явные логические провалы и психологические натяжки.
Детективными эти романы можно назвать с натяжкой — слишком уж они нарушают жесткое каноническое определение жанра. В большей части романов Фандорин выступает не на стороне «чистого» следствия против преступления, а как представитель государства против антигосударственных сил. Исключением стали лишь «Особые поручения» и, частично, «Левиафан». Во всех остальных романах герой борется не с преступлением, а заговором — это уже почти шпионско-конспирологические романы. Местами все это бы уж слишком смахивало бы на оду в честь блюстителей и охранителей, но тут автор предусмотрительно напоминает о сути власть предержащих Российской империи и тогда становится вконец непонятно: а зачем все это надо было защищать? Фандорин просто ходячее противоречие — он искренне защищает то, что от всей души презирает. Его надежды, что со временем все как-то обустроится, с каждым новым романом терпят поражение — положение становится лишь хуже и хуже.
Акунин пытается выстроить прошлое из настоящего. Но описываемая им Россия относится к тем вариантам Тени, которых — при всем их правдоподобии — никогда не было. Схожесть их подобна сходству оригинала и воскового муляжа. Но даже и подобие не вызывает у меня ностальгических рыданий. Я не люблю Российскую империю и не считаю нужным стыдиться этого. Я слишком хорошо представляю себя и собственную судьбу в этих исторических реалиях: ни от этой власти, ни от поддерживающей ее церкви ничего хорошего мне ждать бы не пришлось — по факту рождения. Мне лишь странно, что сегодня многие с придыханием говорят о тех особенностях царской России, которые сами современники считали позорными и омерзительными.
Точно так же невозможен и Фандорин — фигура настолько синтетическая, что нуждается в постоянном оживляже: подробное описание его внешности и привычек, размышлений и пристрастий лишний раз доказывает насколько он экстравагантен, чтоб не сказать чужд окружающей его среде. Он выглядит не менее дико и неестественно, чем Шерлок Холмс, переселившийся в Санкт-Петербург. Вина в этом не героя и даже не автора, а самой Российской империи — для детективного поединка необходимо равенство позиций, невозможное, когда государство по всем правилам обкладывает преступника. Необходимо понятие «частной жизни», когда государство не является последней и единственной инстанцией по всем вопросам и монопольным владельцем истины и потому любое преступление направлено против его устоев.
