В поисках прошлого - [59]

«Данкреа лиснинг пост» (архив)

Искусствоведы из многих стран собрались вчера в Корке на поминальную службу по миссис Эванджелин Уолтер. Церемония была организована подругой и коллегой покойной, владелицей картинной галереи миссис Розой О’Фаолейн.

Отступление 9

Не знаю, который был час, когда я вернулся в коттедж, да и какая разница. Какого черта я все так неправильно воспринял? Меня трясло от страха и жалости к себе, а еще я понимал, что мою мать все это время обуревали точно такие же чувства. Все эти годы они буквально разъедали ее душу. Почему она тогда напала на ту женщину? И почему Трап трахал эту ужасную бабу? Она сама его хотела, я видел: она просто изнасиловала его! Ужасная баба, отвратительная; она из него полного идиота сделала! Стащила с него штаны, запутала ему лодыжки, как в ловушку поймала, и сама на него бросилась, как животное. Я ее просто ненавидел! Ненавидел! Да кто она была такая, эта стерва, которая тогда так гнусно смеялась?!

Мне никак не удавалось унять дрожь. Веки чесались, как будто под них попал песок. Я широко открыл глаза и стал пялиться куда-то во мрак. Шэй никогда сюда не вернется. Зачем ей это? Пока она не упала в мои объятия, мысль о сексе вызывала у меня отвращение. Теперь я понял почему: ребенком я видел секс, причем в самой грубой форме. И тем не менее все равно не понимал, какие силы в этом принимали участие. И как это я только забыл все тогда увиденное? Чем больше я думал об этом, тем сильнее становилась моя ярость. Почему мать не доверилась мне? А Фрэнк? Трусы оба они. Надо было мне обо всем рассказать. Не было у них права скрывать! И как они только посмели?! Они что, считали меня полным дебилом? Могли бы понять, что в один прекрасный день я все равно вернусь сюда. Я стучал себя кулаком по башке, ругался, изливал душу в сыром мраке коттеджа, пока гнев не иссяк и я не стал снова мыслить рационально. Я удержался оттого, чтобы рассказать Шэй все, ограничился только минимумом. А моей матери пришлось противостоять всему сразу, и для нее на кон было поставлено гораздо больше. Да и что она могла бы тогда сказать, чтобы исправить случившееся? Гил Суини, сын убийцы…

Знала ли она, что в саду тогда был кто-то еще? Задавая себе этот вопрос, я уже понимал, что нет. У меня было перед ней преимущество: поскольку я был глух, меня нельзя было отвлечь звуками, я все видел. И обоняние у меня всегда было острое. А вот как быть с Трапом? Я едва мог о нем думать. Вместо этого вспоминал ботинок, который тяжело опустился мне на лодыжку, ладонь, что схватила меня за поврежденную руку, так, что плечо пронзила острая боль, даже в голове отдалась. На секунду я увидел себя маленьким мальчиком, испуганным, плачущим, вырывающимся, а сломанная рука болтается как неживая и бьется мне о бок… Крепко зажмурив глаза, я попытался вообразить себе тот грязный ботинок. Коричневый ботинок с прошивкой по боку. Коричневый ботинок, такие носил мой отец, шнурки все в засохшей грязи. Отвороты брюк тоже испачканы. И тут я ощутил запах его одеколона и совсем перепугался. Отец-то как попал в этот проклятый сад? Может, он за мной гнался? Значит, снова будет бить…

Мысль о сломанной руке почему-то страшно меня беспокоила. И я никак не мог понять, в чем тут дело. Всегда знал, что кисть сломана еще в детстве, потому-то она и сейчас слабая. Но мне говорили, что несчастный случай произошел, уже когда мы уехали из устья реки, незадолго до того, как родилась Кэти-Мей. Что за несчастный случай? Я помню, как лежал в больнице, помню доктора со стетоскопом на шее, стоявшего в ногах моей кровати. Он дал мне послушать, как бьется мое сердце, и сказал, что рука срослась неправильно и надо будет ее «вправить» снова. Доктор был толстый, с широким лицом и весь прямо-таки сиял. А я смотрел на его полные ярко-красные губы. «Считай от десяти до одного, — велел он. — Умеешь считать в обратную сторону?»

Когда я открыл глаза, первое, кого я увидел, была Кресси — она сидела на краю постели и улыбалась Фрэнку. А тот обнимал ее за плечи. Впоследствии это превратилось в семейную легенду — как я сломал себе руку, свалившись с яблони возле нашего коттеджа. Слово «вправить» раньше было мне непонятно, но теперь я знал, что это значит. Я медленно перебирал все, что тогда произошло. В первый раз я сломал себе руку именно в ту ночь — вот почему я не мог тогда ею двигать.

Мое детство было как немое кино: если человек не смотрел прямо на меня, я не мог понять, что он говорит. Но я всегда очень быстро распознавал, когда что-то шло не так или возникала какая-то угроза. У меня и теперь сохранилась эта способность. Как только отец собирался меня ударить, я тут же нырял в сторону, за секунду до его удара. Мама так не могла, не успевала или, может быть, принимала на себя удары, предназначавшиеся мне. В ту проклятую ночь нам влетело обоим, но у меня осталось ощущение, что главной целью нападения был я. Но вот что его спровоцировало?

Я перенесся обратно в «рейнджровер» и стал медленно перематывать этот мысленный фильм назад.

Вот мы в лодке, я вместе с Трапом. Мама куда-то уехала, за мной присматривает старик. Мы сделали уроки, а потом я прошу его сплавать со мной поглядеть на тюленей. Сначала он не хочет, но я знаю, что если не отстану, то он в итоге сдастся. И он сдается, — точно помню, что мы с ним были в лодке.