В поисках Нового Града - [78]

И ответ: „О, женщина, велика вера твоя. Да будет тебе, как ты хочешь“. И была исцелена дочь ее в час тот» (Мф.15:28).

Нет, не национальная ограниченность в этом прекрасном месте, а непримиримое отношение к неправде, суровая требовательность и великая любовь. Мы бы с отцом Сергием не сказали женщине суровых слов, но ведь и не помогли бы ничем ее дочери. Но у Христа в руках сверхъестественная власть — власть вязать и решить, власть обличать и спасать, власть Божественной любви и Божественного гнева.

И наконец, заключительные сомнения отца Сергия: «Да и кто это мог „подслушать“ искушения в пустыне, Гефсиманскую молитву? Не являются ли Евангелия в этих местах произведениями религиозно-творческого воображения?» (стр. 105).

Опять ляпсус на ляпсусе. Сначала о Гефсиманской молитве. Слышали ее, по крайней мере, трое: апостолы Петр, Иоанн и Иаков, слышали ее и все другие ученики, стоявшие немного поодаль. Христос и просил их участвовать вместе с Ним в молитве. Правда, они потом задремали, и Христос будил их с упреком. Но ведь не все время же они дремали: что-то (то есть основное — «да мимо Мя идет чаша сия») они все-таки слышали. И видели они, как Учитель молился, и видели пот, как капли крови, у Него на лице. Поэтому рассказ об этом не внушает ни малейшего сомнения.

Что касается искушения в пустыне, то знать это они могли от самого Христа, Который вовсе не делал тайны из своих сверхъестественных видений. Сравним слова Спасителя в другом месте:

«Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию».

На этом, кажется, и кончаются основные сомнения отца Сергия в истинности Евангелия.

Заканчивает отец Сергий этот раздел словами Лафатера: «Бесчисленны и страшные сомнения верующего христианина». Мы бы хотели к этому прибавить, что и весьма неубедительны.

Столь же неубедительны и сомнения отца Сергия в догматических истинах и его сомнения в божественных знамениях, в воскресении и в Вознесении Христа. Но мы скажем об этом в заключительной главе этой книги, а сейчас нам хочется поделиться с отцом Сергием и с другими нашими читателями одним нашим юношеским стихотворением:

«Их было двенадцать смелых,

Рвущихся в небеса,

Но ужас в глазах осовелых,

И вихорь порвал паруса.

„На злую, страшную гибель

В волнах у морского рифа

Обрек нас всех Учитель“,—

Сказал обомлевший Кифа.

„Хуже, чем царь-гонитель,

Хуже книжника, фарисея,

Послал нас на смерть Учитель“,

Прошептали уста Андрея.

„На скале, просветленный зраком,

В ожиданье великого чуда,

Он забыл о покрытых мраком“,—

Злобно сказал Иуда.

И тучи нависли черно,

И чаек морских караван,

И вдаль все глядит упорно

Молодой ученик Иоанн.

И Христос, просветленный зраком,

Весь обрызган соленой волною,

К позабытым, покрытым мраком,

Буревою идет стезею».

Мы с отцом Сергием никогда не были с Иудой. Мы иногда задавали Христу вопросы вместе с Фомой и всегда, в бурю и вихрь, которые свирепствовали над родной страной, всматривались вместе с Иоанном, желая различить сквозь вздымающиеся волны и кромешную тьму Христа-Жизнодавца! И слушали слова Его свидетельства. (И тот, кто был с Фомой, и тот, кто без конца грешил, но был при ногах Иоанна.)

«Свидетельствующий говорит: Да, гряду скоро.

Аминь, гряди, Господи Иисусе» (Апок.22:20).

Глава десятая

В зените

1962 год. Опять переломный год в моей судьбе. Закончил «Очерки истории церковной смуты». Прекратилась регулярная помощь Владыки Мануила.

Этой же весной поехали мы с Вадимом на Кавказ. Дело было так. После многих заявлений Вадима послали на медицинскую комиссию для подтверждения инвалидности. Комиссия, разумеется, полностью подтвердила, что он инвалид второй группы. Одиннадцать ранений, полученных на фронте, и страшная рана в голову — перед этим даже КГБ бессилен. Пришлось восстановить ему инвалидность, и даже чекисты после этого сбавили тон. Стали говорить: «Конечно, он заслуженный человек, он кровь проливал, но…» Все было в этом «но»: его не жаловали, но, кажется, от него отстали. Вадим получил всю пенсию, которую ему не давали 2 года, со времени знаменитой статьи, и предоставили ему путевку в санаторий в Железноводске. У меня в это время в моем богатырском здоровье также стали появляться трещины (первые трещины!). Я стал побаливать. Болезнь печени. Болезнь, о которой мой старый лагерный друг Кривой (мы еще тогда с ним переписывались!) говорил: «Это болезнь, от которой не умирают, хотя и не живут!»

И вдруг я решился: «Дима! Я еду с тобой на Кавказ». Достал 2 тысячи (2000 рублей). Взял вперед у Архиепископа авансом. И поехали на Кавказ. Я жил в Пятигорске, обитал в доме крестьянина (по дешевке), — 15 человек в комнате, гулял по Пятигорску, пил нарзан (болезнь печени после этого на долгие годы прошла бесследно) и писал свои воспоминания о Введенском («Закат обновленчества»), а Вадим по соседству в Железноводске отдыхал, лечился. Там он встретил девушку, о которой однажды сказал, приехав в гости ко мне в Пятигорск: «Если представить себе невозможный случай, что я увлекусь Тоней, то ездить в Пятигорск уже так часто не буду».

Через два дня произошел «невозможный случай». И с этого времени начинается тяжелый крестный путь личной жизни Вадима: неудачный брак, отчаяние, затем опять воскресение — все то, о чем я по понятным причинам рассказывать здесь не буду. После этого Вадим перестал заниматься активной церковной деятельностью, а от политики, которой я вскоре увлекся, он всегда был далек. Однако дружбе со мной он остался верен до сегодняшнего дня: это самый верный и преданный друг, которого я имел в жизни. Брат. Родной брат! И больше, чем брат!