В поисках императора - [10]

Он вспомнил первую ночь после ареста. Его лишили свободы восьмого марта, когда он на своем поезде въехал в Могилев, в Ставку верховного главнокомандующего, чтобы попрощаться с войсками. Той ночью, уединившись в своем купе, он начал неторопливо раздеваться в полутьме. Горели лишь лампады под иконами. Он один и под стражей, в неведении, куда едет и как долго протянется его заточение. Он присел на край кровати и прислушался. Поезд проходил через какую-то крупную узловую станцию, было слышно, как на развилках менялось направление путей, и вагон то и дело кренился из стороны в сторону, когда состав поворачивал. Дрожали и позвякивали хрустальные стаканы на подносе с водой, который ему ставили на ночь рядом с кроватью. Подрагивающая и мерцающая слабыми бликами в тусклом свете лампады вода в графине восхитила его и загипнотизировала; своим непрестанным колыханием она словно подталкивала его посмотреть на происходящее с иной стороны. В любой точке земного шара и в любой момент истории существовали люди, похожие на него, то есть узники, которые не знали ни того, в чем их обвиняют, ни того, когда наступит их последний час. Ах, если бы вдруг открылась дверь и появился сам Царь всех царей, и стал бы ему, Николаю, ближайшим другом и почитаемым отцом, который может все-все объяснить, который сильнее, смелее, умнее его…

Поезд замедлил ход, он подошел к новой станции и пополз мимо перрона, как ползет в узком проходе змея. Он почти остановился, а потом вдруг снова ринулся вперед, словно стремясь убежать от какой-то опасности. Все огни в императорском составе были погашены. В первом и последнем вагонах теперь располагались солдаты восставших против царя частей, представители новой власти.

Он сошел с этого поезда в последний раз девятого марта в Царском Селе, и состав откатили на заброшенный запасной путь, словно в небытие. Князь Долгоруков[10] и старый камердинер пришли, чтобы помочь ему собрать вещи и вынести чемоданы. Французский нож для бумаги был им намеренно оставлен на столе. Пускай он попадет в руки новых властителей и в один прекрасный день послужит и им для того, чтобы вскрыть конверт с «сюрпризом», который, когда наступит их черед, приготовит власть им самим. Он не хотел брать с собой вещей, которые его окружали здесь. Ему казалось, что они должны оставаться на своем месте и тогда, когда самый главный российский поезд, уже без золоченых гербов с голубой эмалью, повезет по необъятным просторам страны новых своих пассажиров, тех, кто придет вслед за ним.

С того дня начался их семейный плен, бессрочное заключение, которое день за днем привело их к душному июльскому вечеру в доме Ипатьева. Он, Николай, изменился, стал молчалив и не участвовал больше в разговорах детей. Раньше всех это заметил Алексей, когда задумался, как теперь они отпразднуют тридцатое июля, его день рождения. Год назад в маленьком празднике приняли участие все, даже солдаты, они тоже пели и танцевали. А сейчас? Что придет в голову этим, новым? Солдаты, которые охраняли их здесь, нисколько не походили на тобольских. А на караул в Царском Селе тем более. Эти только и знали, что унижать их семью. Отца они называли Николашкой Кровавым. Какие они разные, солдаты… В Петрограде солдаты императорской гвардии казались такими счастливыми, когда видели его отца, спускающегося к казармам, расположенным рядом с Зимним дворцом. Нет, они на самом деле любили царя и его, царевича. Разве раньше он мог подумать, что кто-то из солдат не любит царя? А вот эти, ипатьевские? Может быть, у них есть какой-то другой царь, которого они любят? Здесь их начальником был Юровский[11], отвратительный костлявый и длинный человек, от которого никто не ждал ничего хорошего. Но однажды утром этот грубиян остановил доктора, чтобы поговорить о здоровье наследника, и с большим интересом выслушал доклад о лечении, которое проводится против гемофилии. Его мать истолковала это необычное внимание как знак будущих послаблений в режиме, впрочем, она никогда слишком хорошо не разбиралась в ситуации. Когда они вместе с солдатами садились за стол, этот человек никогда не разговаривал, и его ледяное молчание, его презрение замораживали всех вокруг. Выпрямленная спина, мертвенно-бледное лицо. Хотя до него можно было дотронуться рукой, казалось, что он где-то далеко-далеко, совсем отдельно от них…

Вот маме никогда не удавалось быть такой любезной, как отцу, который часто заговаривал с караульными, красными солдатами. Наверное, он очень устал от ее бесконечных вопросов. Как только они оказывались одни в своей спальне, он сразу же притворялся спящим, но это не помогало. Переходя от лихорадочного возбуждения к глубокому отчаянию, она была уверена, что муж от нее что-то утаивает. Сколько раз за эти месяцы маска вынужденного спокойствия слетала с ее лица, как только закрывалась дверь в спальню! Настойчивый и истерический шепот Аликс, еще одна пытка вдобавок ко всем остальным, просверливала царя насквозь:

– …ведь должен быть какой-то способ добраться до белых, Ники. Ты знаешь, ты должен знать кого-то в этом доме, в этом городе, на кого можно положиться, кто будет молчать, кто сохранит тайну, они ждут только сигнала из наших окон. Ты же видишь, как они следят, чтобы мы не открывали окон, всегда закрывают ставни… Мы не можем сидеть здесь вечно, ничего не предпринимая, мы должны что-то сделать, мы не позволим уничтожить нас так просто. Ники, подумай о своих детях… Скажи мне, ты ведь знаешь, как мы можем спастись, не скрывай от меня, что нам нужно сделать, ты давно знаешь это, но ничего не хочешь сказать мне…