В поисках императора - [12]

Его отец отрекся и за себя и за сына в пользу дяди Михаила[14], такого вялого и чужого России. Как он мог? Только потому, что сын был немного болен и последнее время не вставал на ноги? Ведь он знал, как нравится сыну приходить на заседания верховного главнокомандования, слушать генералов, которые на огромных картах империи показывали царю перемещение войск, сдвигая то туда, то сюда разноцветные флажки полков.

Однажды во время поездки по Днепру в первое лето войны отец приказал своему шоферу оторваться от автомобилей с конвоем и повез Алексея к реке. Небольшой пустынный берег, покрытый темной влажной галькой… Николай стал раздеваться, приглашая сына искупаться. Он играл с Алексеем в воде, стараясь не отходить от берега дальше, чем на несколько метров, нырял и брызгался. Они так увлеклись спором, кто дольше просидит под водой, что забыли о шофере, о генералах, об адъютантах и военных советниках.

– Папа, а если бы появились немцы? Представляешь, какие бы у них были лица, если бы они узнали, кто мы! Вот, если бы они нас так увидели!

– Они бы от души посмеялись и ушли…

Но Алексей вдруг посерьезнел:

– Если бы на нас была форма, они бы забрали нас в плен. Разве мы не остаемся сами собой, когда раздеваемся?

– Это все война, сын.

– Значит, если бы все были голые, войны бы не было?

– Но ведь тебе нравится играть в войну?

– А как же!

И Алексей побежал на берег одеваться, вспомнив, что отец обещал вместе с ним прочитать статью в военном журнале, посвященную отбытию на восточный фронт Преображенского полка, того самого, которым командовал знаменитый полковник Ипсиланти.

Глава третья

Преображенский полк выступил с маршем на Тобольск в последнее воскресенье февраля. Впереди колонны ехал на коне невозмутимый и величественный князь Ипсиланти.

И словно само небо решило вдруг побаловать их хорошей погодой, необычной для этого времени года в Сибири, утихомирив все ветры и рассеяв все тучи. «Возможно ли, чтобы больше не было ни снега, ни вьюги? Сколько продлится это затишье?» – не переставал задавать себе вопросы князь, разглядывая каждый вечер звездное небо, непривычно яркое и прозрачное. Дни шли, вокруг было все то же бесконечное снежное пространство, раскинувшееся на тысячи километров, – беспредельная Россия. Вечером офицеры собирались у костра и Ипсиланти пытался поговорить с ними откровенно: он не слишком-то верил их ежедневным рапортам, подаваемым ему через адъютанта. Могло даже показаться, что князю доставляло удовольствие видеть их колебания и неуверенность. Он словно хотел выбить их из колеи, разрушить то приподнятое настроение, которое царило среди его подчиненных в первые дни марша, когда все мрачные предчувствия были убаюканы покоем бесконечной белизны и благоволением природы, спрятавшей, словно кошка, свои острые когти – вьюги и метели.

– Постарайтесь использовать спирт как можно экономнее… Та кая погода не может стоять вечно, солдаты должны быть готовы к худшему.

– Простите, князь, но уменьшить рацион невозможно…

– А я говорю вам, что спирт им еще понадобится, и скоро. Именно в вашем батальоне, Хабалов, и не далее как вчера, я увидел нечто весьма отталкивающее. Ваши солдаты были так пьяны, словно не переставали пить с первого же дня! Мы что, на пирушку с вами, в кабак собираемся?! Они пели, кричали, требовали, чтобы их пропустили вперед других батальонов, потому что они спешат. В походе, подобном нашему, не может быть спешки, у нас нет ни первых, ни последних, и им не придется долго ждать, чтобы понять это.

«Странный он человек… Разве это плохо, что солдатам весело, и они не задают лишних вопросов?» – подумал граф Хабалов, но князь словно прочел его мысли. Глядя в одну точку перед собой, он произнес тихим голосом:

– Я полагаю легкомыслие большой ошибкой. Человек не может не задумываться о своей судьбе, не может идти вперед, не видя цели и не думая о будущем. Даже если это всего лишь двадцатилетний крестьянский парень, простой солдат…

Дни шли за днями, и ничто не нарушало спокойного ритма марша и умиротворенного состояния природы. Колеса повозок, конские копыта и солдатские сапоги оставляли на запорошенных снегом, едва различимых дорогах Зауралья длинный змеистый след, недолговечный, как любые отпечатки на снегу. Как по волшебству, он снова и снова исчезал, будто никого здесь и не было, словно этому невероятному походу было суждено не оставить никаких следов, словно кому-то хотелось заманить, увести самый верный царский полк, славное детище Петра Великого, как можно дальше от мира.

Каждое утро князь выпивал чашку кофе, приготовленного ординарцем Алексеем, человеком странного происхождения, отец которого был армянином, а мать – француженкой, парижанкой, говорившей с сыном только по-французски, и зарывался в географические карты, подсчитывая, какое расстояние они прошли и в каком месте находятся. Их марш все больше напоминал ему плавание в открытом море…

Он раскрывал папку, где хранил самые важные документы, и всякий раз ему попадался на глаза бумажный свиток, в котором золотыми буквами были вытеснены имена и звания самых близких его друзей, высших офицеров, разбросанных по всей России вместе со своими полками этой войной, такой непостижимой для него самого и для его солдат, бесполезно блуждающих по Сибири ради химеры, ради несуществующей цели. Сердце грустно щемило, когда глаза пробегали по списку таких знакомых и таких далеких имен: Долгоруков, Алексеев, Данилов, Колчак, Непенин… Где сражаются они теперь? Наверное, рядом с царем, если он действительно в опасности. А может, на прежнем месте, в Галиции, под началом великого князя Николая Николаевича, кто знает… Вот уже больше года он не имеет от них никаких известий, между ним и остальным миром день за днем, месяц за месяцем вырастает невидимая стена. Все стало таким призрачным, даже его солдаты кажутся ему иногда невесомыми, бестелесными тенями. Господи, какая печальная им суждена дорога. Вот и небо, оно такое же странное, висит бесцветным полотном, и солнце сибирское, белесое и холодное, выглядывает из-за облаков…