В поисках Ханаан - [108]

Когда Октя выскочила на заснеженную безмолвную площадь, он открыл окно и крикнул ей, выдыхая светящиеся клубы пара в морозный воздух: «Передайте там, на воле, что я пропадаю. Я в капкане. Матушке своей передайте, Елизавете Александровне. Много похвального наслышан о ней. Истая дочь своего Отечества!». Эти светящиеся клубы пара, точно воздушные шары, долго плыли в воздухе, а после – вдруг сгинули, растаяли. Стылый пронзительный ветер сыпал в лицо пригоршни мелких колких снежинок. Внизу, в мертвом свете угрюмых фонарей, виднелась сумрачная темная лента льда. Оскальзываясь и падая, Октя перешла на другой берег. Навстречу ей грозно двинулась заснеженная шапка обезглавленного церковного купола.

Она очнулась только у своего дома. Долго беспомощно скреблась у двери, возилась с ключом. В тусклом свете лестничной клетки ей явственно виделось, как злобно, насмешливо сжимала узкие, капризно изогнутые губы замочная скважина. Как издевательски щурился на нее, Октю, дверной глазок. А сзади, где-то в глубине лестничной клетки, щелкал, отсчитывая этажи, лифт. Казалось, там, за спиной, вот-вот бесшумно распахнутся створки его двери и громадный обезглавленный церковный купол выползет, точно квашня, на лестничную клетку, обрушит на Октю свои изъеденные временем кирпичи, серую занозистую дранку, грохочущую чешую жестяной кровли. Внезапно дверь тихо приоткрылась. Октя быстро переступила через порог. За спиной глухо щелкнул язычок замка.

– Ты? – Сонно спросил Альгис. Октя почтительно поклонилась:

– Вы здесь? Чем обязана? Это такая честь для меня, – она лепетала жалкие бессвязные слова, приседая в низком реверансе, стараясь поймать на лету и поцеловать руку.

Альгис в ужасе отступил. Сквозь вязкий туман своего безумия она заметила этот ужас. Прочла его в глазах, в дрожании рта. И, прижав палец к губам, прошептала:

– Не бойтесь, я не скажу никому, что вы здесь. За мной тоже гнались, я ускользнула. – Она искательно улыбнулась. Сын отступал все дальше и дальше вглубь квартиры. И тогда гневно выкрикнула:

– От кого вы прячетесь? Вы всех обманули. Вы крутитесь, ловчите, а в душе у вас страх.

– Что с тобой? – Прошептал Альгис.

Октя замерла на миг, вслушиваясь в этот дрожащий голос. Несколько секунд стояла, опустив глаза, прислонясь к стенке, словно пытаясь осмыслить происходящее. Внезапно злобно сощурилась:

– Вы и меня боитесь! Думаете, я вас шарфом? Как вы когда-то своего отца? – Насмешливо спросила Октя. – Но мне не нужен ваш скипетр! Слышите? – Она кинулась к шкафу. Начала выдвигать ящик за ящиком, выкидывая на пол перчатки, шапочки, зонты, что-то бормоча и всхлипывая.

За ее спиной послышались тихие вкрадчивые звуки. Она резко обернулась. Гулко хлопнула входная дверь. По ступеням застучали, загромыхали шаги.

– Куда же вы? Чего вы испугались? Вот он, мой шарф! Им же нельзя задушить! – Крикнула вдогон Октя. Она повертела в руках крохотный шерстяной шарфик, который когда-то повязывала сыну, и беззвучно засмеялась.

7

Октя вернулась из больницы в начале лета, когда бледно-желтые восковые чашечки липового цвета едва успели раскрыться. Но их сладковато-приторный запах уже плыл по улицам, смешиваясь с запахом пыли и пожухлой, привядшей от жары травы. Истомленные послеполуденным зноем улицы казались сонными, притихшими. Она радовалась их безлюдью. Шла, не поднимая глаз. Казалось, редкие прохожие, идущие ей навстречу, настороженно косятся в ее сторону, стараются обойти стороной. Жалась к домам, к их стенам, источающим накопленный за день жар. Изредка из угрюмых арок подъездов старых приземистых особняков тянуло застоялой сыростью и прохладой глубокого погреба. И тогда она вздрагивала. Пугливо вглядывалась в их черные провальные утробы. Конфузливая дрожащая улыбка казалась застывшей, приклеенной на ее бледных губах. Она мало изменилась за время, проведенное в больнице. Быть может, стала бледней обычного, да иссиня-черные волосы, которые всегда отливали блеском, сейчас казались тусклыми, безжизненными и висели слипшимися прядями. И еще – больничный запах. Он витал вокруг нее, забивая нос, гортань. Там, в палате, она к нему давно притерпелась, свыклась. Но лишь только вышла на волю, вздохнула полной грудью, как почувствовала, что обернута, туго запелената, точно в кокон, – в этот затхлый запах сиротства, несчастья и болезни.

Квартира встретила ее запустением и тишиной. Она знала, что Альгис уехал на все лето в стройотряд. Но это ничуть не огорчало. Напротив, после всего того, что произошло с ней, со страхом думала о жизни с сыном. Он приходил к ней в больницу. Но там, на виду у чужих людей, в комнате, где стояло равномерное гудение улья от приглушенных голосов, можно было не глядеть друг на друга, обмениваться ничего не значащими словами, умалчивая о том страшном, что неотступно мучило обоих.

«Ничего не поделаешь, – обреченно думала она, – мальчик хочет быть таким, как те, кто его окружает. Даже букашка стремится в минуты опасности слиться с травой. Не каждому под силу прожить свою жизнь «чужаком». – «А ты смогла, за что и расплачиваешься», – хихикал насмешливый голос. Октя покорно опускала голову.