В поисках Эдема - [3]

Его память устала от попыток просчитать и вспомнить, из-за чего начался весь этот хаос — превращение страны в поле боя, появление солдат, странствующих преступных рыцарей. Ему не удавалось точно определить тот момент, когда эволюция Фагуаса вдруг обернулась инволюцией, и страна начала постепенно возвращаться к Средним векам, теряя национальные особенности и превращаясь на картах лишь в географическое пятно, чем были раньше леса Амазонки, а теперь различные регионы Африки, Азии, Южной Америки, Карибов. Размытые зеленые пятна без указания городов, отдельных областей, отрезанные от цивилизации, технического прогресса, ограниченные сельвой, глухими лесными уголками, выполняющие функцию легких и мусорной свалки для цивилизованного мира, который использовал их, чтобы затем предать забвению, повергнуть в нищету, подвергая их остракизму, перенося их в категорию «terra incognita» — «неизвестных земель», проклятых земель бесконечных войн и эпидемий, куда в последнее время заглядывали лишь контрабандисты.

Теперь только они остались единственным контактом с внешним миром, только в беседах с ними старый дон Хосе удовлетворял свое любопытство, узнавая об изменениях вне этих богом забытых мест. Контрабандисты увозили отсюда полезные ископаемые и черт знает что еще, а взамен привозили оружие, партии второсортных товаров, предметов, пользующихся огромным спросом в Фагуасе. Но, как бы то ни было, они привыкли успевать, прежде чем их настигнет какой-нибудь коварный вирус, который своим существованием угрожал цивилизованной, прогрессивной жизни, массово эмигрировать и начинать новую жизнь где-то еще, там, куда ни через какую щель никогда не просочится даже намек на отторгнутых существ, живущих в примитивных условиях, жалких, бесконтрольно множащих свою бедность, свои войны, свои эпидемии.

И, конечно, на реке он читал, писал стихи, чтил классиков. У него даже висел в кабинете портрет Уитмена, и он воспевал любовь к красоте, искусству, философии, ностальгию по Васлале, которая в один прекрасный день, наверное, увлечет к себе его внучку и оставит его погруженным в священное одиночество.

Глава 2

Вечерело. Мелисандра сидела на крыше своего дома и осматривала черепицу, когда ей послышалось где-то вдалеке протяжное мычание караколы[4] Педро. Забеспокоились цапли на отдаленных заболоченных берегах реки. Девушка отложила в сторону молоток, вытащила гвоздь, который держала в зубах, и приготовилась спускаться. На вершине лестницы ее задержало зрелище заходящего солнца: огромное светило, круглое, ярко-красное, падало с неба, будто яйцо какого-то мифического животного, которое покатилось сквозь густые поросли пальмовой рощи, зеленые аркады деревьев, островки по центру реки с их пугливыми ящерицами.

Она вспомнила вечернюю церемонию своей бабушки Марии. Когда вечерело, пожилая женщина почтительно делала перерыв в работе, снимала бейсболку или соломенную шляпу, чтобы с благоговением открыться сумеречному солнцу в ритуале валькирии, который она переняла, возможно, от своих немецких предков. Мелисандра не хотела думать о ней сейчас, когда была полна решимости ослушаться ее. Бабушка всегда противилась тому, чтобы внучка отправилась на поиски родителей, и, пока старуха была жива, Мелисандра ни разу не осмелилась ей перечить.

Снова промычала каракола Педро, на этот раз ближе. Мелисандра услышала скрип двери из рыболовной сети и поняла, что дедушка, в белой чистой рубашке, с тростью и в берете, должно быть, уже в коридоре, опирается на перила, оставив полоску света, которая проводит лодку до пристани. Девушка поспешно спустилась с лестницы.

— Мелисандра, каракола Педро слышится уже совсем рядом, — сказал старик. — Видишь что-нибудь?

— Только нос бонго, — ответила она, показывая на большой бурун от лодки. — Должно быть, он сильно нагружен, потому что борта едва поднимаются над водой.

Мелисандра встала возле деда. Из большой сумки с инструментами, которая висела у нее на поясе, девушка вытащила старую голубую расческу. Машинально провела ею по волосам.

Лодка приближалась быстро и беззвучно, разделяя реку пополам, разбивая хитросплетенное отражение деревьев, вся словно окутанная отблеском вечернего костра, который разжигало пылающее закатное солнце в водных глубинах.

Старик и девушка спокойно наблюдали за приближением лодки, видели, как она приобретает все более четкие очертания. Все ближе слышался звук ударов весел по воде.

Мелисандра плюнула себе на руки и потерла их о бедра. Руки были шершавые от пыли, под ногтями чернела рабочая грязь. Дон Хосе искоса посмотрел на нее, удостоверяясь в полном отсутствии у внучки всякого тщеславия. В этом она походила на его жену, которая никогда не придавала значения тому, как она выглядит.

Мелисандра, как и ее бабушка, вне всякого сомнения, источала какую-то животную жизненную силу, чувственность и, словно новорожденный, была свободна и совершенна. Она напоминала статую Дианы, выходящей на охоту.

Лодка приблизилась. Фигура Педро показалась на косу лодки: силуэт на фоке красного отражения неба, которое окрашивало также прозрачный навес на лодке. Какие-то рабочие и местные торговцы поджидали на пристани. Фермин, молодой, худощавый, покрытый бронзовым загаром, в засученных штанах и босой, поймал канат, брошенный ему гребцом с носовой части лодки, и привязал ее.